— …пожали руку. Не хочу говорить громких слов, но разве она не постояла за отечество?
В космонавтике, думал Великанов, поглядывая через плечо Карпухина в окно, там существует термин — возмущающие силы. Это, кажется, от несферичности земли. Их надо учитывать до запуска корабля. Можно применить этот термин к другому предмету. Человечество, отправляясь в новый социальный полет, тоже должно учитывать и будет учитывать некие возмущающие силы, потому что вот такие Зарубины нарушают сферичность земли.
— А я думал, ты святой, — простодушно воскликнул Виталий.
— Святой нимб, наверное, чертовски плохой головной убор. А, Дима? — спросил Великанов.
— Да уж! — согласился Зарубин, не поняв издевки.
Глушко сжал зубы и ощутил вкус аспирина — заложил перед отъездам кусочек таблетки в дупло. Боли почти не было. Он обнаружил, что можно скрипеть зубами. Чувствуешь себя совершенно полноценным, когда можешь скрипеть зубами.
Он отнял руку от щеки. Повернувшись, весело подмигнул Зарубину — спасибо, мол, ты и впрямь можешь лечить зубную боль.
— Знаете, о чем я сейчас думаю? — спросил он. — У меня в больнице нет невропатолога и рентгенолога. А Агапов встречает меня недавно и предлагает стоматолога. Черт с ним, возьму, что дают.
— И тебя это может сейчас волновать? — удивился Карпухин.
— Конечно!
— У тебя за это время все зубы выпадут, а ты про кадры… И вообще… Смотри, как ветерок продувает, а впереди ждет коньяк. А совсем скоро предстоит… Старик, ты хоть бы рассказал, какая она из себя…
Саша повернулся в его сторону и оказался носом к носу с бессовестной физиономией Витальки. Хотел схватить его за чуб, но Виталий откинулся на спинку.
— Скромность, конечно, хорошее, но уж очень шаблонное качество, — добавил Карпухин, чувствуя себя в безопасности: громоздкому Сашке не развернуться на сиденье.
Басов перестал форсить за рулем. Возникший разговор лишил его привилегии чародея. Мотор работал отлично, машина слушалась. Да еще солнце и ветерок. Все это вместе и составляет для шофера ощущение полноты жизни.
Проносились села, мосты, гасли блестки дальних речек. Карпухин любовался, как разлетались в стороны деревья при их приближении — словно девчата отступали, оглядывая ноги. На красную машину глазели мальчишки. Грибники сторонились, уходили с асфальта со своими ведрами и корзинами. Дорога, тоненькая у горизонта, нанизывала на себя игрушечные домики. Потом иллюзия исчезала, дорога начинала петлять и походила скорее на змею, пришпиленную телевизионной вышкой. И вдруг, Карпухин мог поклясться, что шоссе — это галстук у мира на груди. Послушайте, а сколько у вас этих галстуков, товарищ мир?
Он поделился своей метафорой с товарищами, говорил, жестикулируя руками у Сашкиной спины. Ребята посмеивались, прощая ему болтовню, потому что на каждом из них лежала ответственность убивать дорожную скуку.
— У Мюнхгаузена была гончая, — вспомнил Великанов, протягивая Басову сигарету. — Она бегала так быстро, что истерла свои лапы по самое брюхо и в конце концов вынуждена была служить в качестве таксы-ищейки. А на что сгодишься ты, Виталий, если изотрешь свой гончий язык по самую глотку?
Карпухин воспринял шутливое разглагольствование Николая неожиданно серьезно. С оттенком обреченности он пожаловался, что до сих пор не завел записной книжки…
— …где бы я мог фиксировать мысли, факты, наблюдения и сплетни.
— У тебя слишком горячая голова, — заявил Глушко, — кипит и испаряет непроизводительно.
ebooksa