— Книгу жалоб! — потребовал в отчаянье Виталий, разглядев тетрадку, которая висела на гвоздике.
— На, уймись! — буфетчица швырнула тетрадь на мокрую стойку.
«Книга спроса и предложений» — прочитал он замызганную надпись.
— У нас жалоб нет, — пояснила она торжествуя. — У нас спрос!
Это доконало Карпухина. Он обреченно закрутил колпачок авторучки и отошел от стойки, даже бутерброды не спросил.
Они вышли из зала. Пройдя через тоннель, очутились на привокзальной площади. Гроза пронеслась. Дул сильный ветер. У автобусной остановки мерзли одинокие фигуры.
— Валя, я чувствую себя идиотом! — взмолился Карпухин.
— У меня тоже такое бывает, — ответила она. — Я знаю — это когда такая наглость, что и сказать ничего не можешь, а надо бы сказать…
— Валя, вы умница! Я никак не мог определить свое состояние.
Он радостно взъерошил мокрые волосы и помахал рукой шоферу такси. Они сели в машину.
— До улицы Горького.
Ему хотелось взять ее за руку, но вместе с обретенным душевным равновесием пришла робость, знакомая каждому неглупому мужчине. Дураку проще. Дурака не заботит, как сказать и как поступить. Дурак успокаивает себя тем, что безумству храбрых поем мы песню. Ему не объяснишь, какая разница между безумством храбрых и храбростью безумцев.
— Между прочим, — прервала его размышления Валя, — сегодня в отдел кадров приходил доктор Зарубин. Спрашивал, нельзя ли ему остаться работать в областной больнице.
— Митька? — переспросил Виталий и вдруг крикнул шоферу: — Остановитесь!
По площади с чемоданчиком шел Андрей Золотарев.
— Ондря, куда ты? — спросил Карпухин, подбегая к нему.
Андрей остановился, переложил чемодан в другую руку.
— На скамью подсудимых. Перешли мне на больницу письма, если будут…