– Командуй, штурман.
Я уже открыл, было, рот, чтобы рекомендовать вахтенному офицеру начать маневрирование на предмет проверки отсутствия слежения за нами, когда старший матрос Хутаба уронил на палубу эспандер. Рулевой наклонился за спортивным снарядом и нечаянно плечом перевел рычаг управления лодкой по глубине на погружение.
Лодка ранено клюнула носом и камнем пошла вниз.
Кэп ругнулся и вскочил с койки, но тут же, скользнув поверх стола автоматического прокладчика курса корабля, улетел головой за него, ударившись о приборы, закрепленные на носовой переборке отсека. Над картой торчали только ноги в кожаных подводницких тапках в дырочку.
Я успел ухватиться за переборку штурманской рубки и пытался вылезть в центральный пост. Было трудно попасть в узкий проем, изменивший свое привычное расположение в пространстве. Я продирался из рубки изо всех сил.
Угол наклона носа корабля ко дну (дифферент) нарастал с дикой скоростью. Секундная стрелка часов взбесилась: то ли время растворилось в нас, то ли мы растворились во времени; корабельные часы жили отдельной жизнью; я же физически ощущал вязкость и плотность каждого мгновения, то растянутого до громоздкого неприличия минуты, то спрессованного до наглой скорости ничем не прикрытой мысли.
В центральном посту все было кувырком. Старпом каким-то фантастическим образом завалился за спину камазовского кресла и прикладывал титанические усилия для того, чтобы выбраться из неожиданной ловушки.
Все вахтенные отсека попадали со своих мест, крепко ударившись о механизмы и арматуру.
Веселов, оказавшийся у переборочной двери, сбросив с себя рулевого Исаева и, убрав свои ноги со старпома, на четвереньках пробирался мимо меня к пульту корабельной связи. Я пытаюсь перепрыгнуть через механика Веселова. Неудачно. Падаю в кресло. Выкарабкиваюсь из него, прикладывая невероятные усилия. Недаром люблю спорт. Веселов добрался до своего командного пункта и по трансляции связался с пультом управления ГЭУ – отдал распоряжения офицерам. Они сманеврировали ходом.
… Стрелка дифферентометра прошла отметку пятнадцать градусов… двадцать градусов…
Я перелажу через тела, как в замедленной съемке – рапиде, и тянусь к рычагу, чтобы поставить горизонтальные рули на всплытие. “Я потом подсоблю вам, ребята! Сейчас нужно всплывать! Это – важнее всего”!
Наконец-то дотянувшись до заветного рычага, ставлю горизонтальные рули на всплытие.
Помогаю Хутабе подняться. Он уже на своем боевом посту, держит рукоять рычага. Левая бровь в крови, губа тоже разбита.
– Большие кормовые горизонтальные рули пять градусов на всплытие! – докладывает Хутаба. – Лодка продолжает погружаться! Дифферент – тридцать градусов на нос! Глубина – триста десять метров!
– Ну, давай, Хутаба, всплывай!
Смотрю по сторонам. Помогаю подняться Исаеву и Кольке-минеру. У обоих разбиты лица.
Исаев возвращает лодку на прежний курс.
Мичман Виктор Шаглаев, с которым мы идем вместе уже в третью автономку, добрался-таки до клапана, открыл его и подал воздух высокого давления (двести атмосфер) в носовую группу цистерн главного балласта.
При такой скорости, на такой глубине и при таком дифференте – что мертвому припарка. Но все же – теоретический шанс. Витя исполнил свой долг.
Веселов объявил по трансляции аварийную тревогу. Витя Шаглаев продублировал его корабельным звонком.