День 5 октября, пятница, выдался суматошным. В 11 ч.05 мин. на пирс завода прибыли заместитель председателя Совнаркома СССР А. И. Микоян и командующий СТОФ вице-адмирал В.А.Андреев. Пробыли они на пирсе всего 25 минут, но шуму наделали много, особенно до своего прибытия: все начальство бегало, давало указания, проверяло, везде мели, убирали, прятали, завешивали и т. д., и т. п. После их отбытия все вздохнули с облегчением и воцарилась благостная тишина. О, Русь, Русь, – думалось мне, и не одному наверное. Но такова уж у нас традиция. Вечером “крутили” кинофильм “Парень из тайги”. В первом часу ночи ко мне в каюту, постучав, вошел рассыльный, краснофлотец Шейкин, плотный, широкоплечий и довольно рослый молодец, и доложил, по приказанию дежурного по кораблю, что все уволенные на берег возвратились без замечаний. Я в каюте что-то писал. Приняв доклад, я поработал еще некоторое время и во втором часу ночи – это был уже понедельник, 8 октября, – лег спать. Проснулся я оттого, что меня будили. В каюте было темно – свет проникал только через открытую дверь – и, спросонья, не сразу сообразил, что происходит. Надо мной склонилось лицо доктора, который тряс меня за плечо и повторял: – Проснись, Шейкин умер. Поняв, наконец, что это не сон, я окончательно проснулся и встал. В каюту вошел Захарьян. Выяснилось следующее. Шейкин сменился в два часа ночи и после смены, в полном одиночестве, выпил хранившийся у него где-то в загашнике литр чистого спирта. После этого он по сходне перешёл на стенку, прошёл по ней шагов сто и опять-таки по сходне, очень узкой, длинной и крутой забрался на борт рядом стоящего в заводе транспорта. Там на корме, в рубке, дежурила какая-то его знакомая. Он зашёл к ней, поздоровался, сел и сказал, что очень хочет пить. Она принесла ему алюминиевую миску с водой. Он немедленно её осушил и попросил ещё. Она принесла. Он снова всё выпил, сказал, что, наконец-то, напился и, пожалуй, пойдёт к себе. Она его не удерживала. Он встал, дошёл до сходни и, аккуратно спустившись по ней вниз, на стенку, повернул в сторону корабля. Сделать сто шагов до корабельной сходни уже не смог. Прошёл только половину и упал замертво: у него сгорели все внутренности.
Смерть здоровяка Шейкина произвела очень тягостное впечатление на команду. Больше всего, правда, недоумевали: какое удовольствие ночью, одному, после смены с вахты выпивать целый литр чистого 96 % спирта? Но факт оставался фактом: выпил. И – умер. Вызвали машину из военно-морского госпиталя, отправили тело на вскрытие и в морг. Настроение у всех было отвратительное.
10 октября, в среду, Шейкина хоронили на кладбище в “Колхозе Ильича”. 26 октября около трёх часов дня по Советской Гавани разнеслась весть о грандиозном пожаре на складе авиационного боезапаса. До этого я, да, наверное, большинство из нашей команды, ничего об этом складе не слышали, а тут, вдруг, все заговорили. Масла в огонь подлили некоторые тыловые чины. Один из них, как я понял, отдалённо знакомый командиру, примчался на корабль и стал просить противогазы – для него самого и для членов его семьи: огонь, якобы, распространяется очень быстро, ветер дует в направлении химскладов, они могут загореться и тогда… – Вам-то хорошо, – говорил он, – вы можете отойти на рейд, в любую сторону, а нам каково? Просил противогаз даже на собаку. Такой оказался… и паникер, и нахал. Командир его выругал и никаких противогазов, конечно, не дал. Но… мы почувствовали, что дело серьёзное.
Поступило приказание: весь личный состав корабля отправить на тушение пожара. Разгрузку картофеля прекратили. Весь личный состав, конечно, мы отправить не могли. Составили команду в 28 человек – взвод из двух отделений – и меня назначили командиром. Что делать на пожаре – я не знал. Приказал, на всякий случай, взять с собой саперные и штыковые лопаты, сколько было. Взяли, но на всех не хватило. Затем, к причалу подошла грузовая машина, мы сели в кузов и поехали “на пожар”. Ехали недолго, минут 10–15. Оказалось, что склад находится довольно близко, километрах в 2-3-х. Он представлял собой огромное пространство, наверное, около 2 км2, не меньше, глухо ничем не огороженное. От этого пространства тянуло дымом и гарью. Местах в пяти, на разных участках, к небу поднимались столбы дыма и что-то потрескивало. Сильного пламени нигде не просматривалось. На том месте, куда нас привезли, стояло ещё несколько грузовых машин и куча людей. Никто ничего не делал. И – главное – трудно было понять, что надо делать, не было видно никаких руководителей. Наконец, появился авиационный капитан, по всей видимости, из тыловиков, и начал произносить какие-то руководящие слова. Я обратился к нему за указаниями. Он, увидев в руках у некоторых моих моряков лопаты, махнул рукой в направлении на юг, к тайге, и сказал: – Снимайте дёрн, прокапывайте траншею. То же он приказал и другим, но другие, в основном, были без лопат. Отправили грузовик за лопатами.
Внезапно что-то ухнуло со страшной силой, и в небо поднялся смерч из пламени и дыма, который разлетелся в вышине, как гигантский фейерверк. Мы вздрогнули вместе с землей. – Штабель пятисоток, – убедительно сказал кто-то рядом, – уже шестой. Вскоре рвануло послабее, но тоже с фейерверком. – А это двухсотки, – сказал тот же голос. Мы копали, хотя было вполне очевидно, что это напрасный труд. Темнело и довольно быстро. Начали рваться пулеметные патроны в ящиках: тра-та-та-та… И так долго, долго, действительно, как пулемёт. Во времени это всё перемежалось – взрывы пятисоток, двухсоток, треск пулеметных патронов и даже, иногда, что-то похожее на повизгивание мин. Я про себя подумал, что при всех этих взрывах могут быть осколки, которые способны не только ранить, но и убить. Подумал, но вслух этой мысли не высказал. Где-то довольно близко (или это мне показалось?) рванул очередной штабель пятисоток и, как бы в ответ на свою мысль, я услышал подозрительный свист. – Товарищ лейтенант, это что, осколки? – спросил кто-то, находящийся рядом. – Наверное, – неопределенно ответил я, поняв сразу несколько истин. Во-первых, мы делаем абсолютно бесполезную работу. Во-вторых, в наступившей темноте мы потеряли ориентировку и оказались на территории склада. В-третьих – и это было, пожалуй, самое важное – мы находимся в мертвой зоне, осколки пролетают над нами. Для меня самого это было открытием, но что делать дальше, мне было неизвестно. Я приказал прекратить копать и всем лечь на землю. Это приказание, чувствовалось, было воспринято с большим удовлетворением. Сам я тоже лег. Так мы лежали минут десять, может быть пятнадцать, любуясь небывалым по величию и красоте зрелищем. Было совершенно темно. Огненные смерчи взлетали то там, то сям, разлетаясь на миллионы брызг. Как странные цикады, без конца трещали патроны. Такого фейерверка я не видел больше никогда, даже в самые грандиозные праздники. – Красота, – сказал кто-то, не удержавшись. А я думал. Я пытался принять решение. Вокруг уже никого не было, мы лежали у траншеи одни. Вернее, решение я уже принял, мне нужно было определить наивыгоднейшее направление отхода. Я посмотрел на небо: звезд не было видно; временами, правда, их становилось излишне много, и они освещали все небо. Но в темноте было видно зарево. Именно это зарево помогло определить мне путь отступления. Я скомандовал: – Отходим. Двигаться за мной, бегом, в колонну по одному. Впереди бегущего из виду не терять. Начало движения после очередного взрыва пятисоток. Ждать пришлось недолго. Бежали быстро. Дороги видно не было. Я несколько раз спотыкался. Минут через двадцать решил, что можно остановиться. Мы все собрались, пересчитались, никто не потерялся. Я приказал самому старшему из старшин (не помню кому) построить всех в колонну по два и повёл свой взвод к причалу, полагаясь на свою штурманскую интуицию. За нами всё время продолжало ухать и трещать, но мы шли какими-то тропинками, между деревьев и строений, и фейерверка, так восхитившего нас, уже не видели. В десятом часу вечера мы вернулись на корабль, и я узнал, что по военно-морской базе объявлена химическая тревога. Больше нас к тушению пожара не привлекали. До химскладов огонь не дошёл, говорили, что изменился ветер, и он, вроде бы, повернул на тайгу, а командующий ВВС СТОФ, генерал-майор авиации Г. Г. Дзюба, приказал поднять самолёты в воздух и тайгу пробомбить, отрезав огню путь. Может быть, так оно и было.
Что с нами стало
Прошло более шестидесяти лет. Мы – я имею в виду всех, кто служил и плавал на “Гижиге” в кампанию 1945 года – все разъехались, разобщились, растерялись и, конечно, из тех немногих, кто ещё остался жив, сильно постарели.
В апреле 2000 г. пятидесятипятилетие выпуска отмечали в командирском салоне крейсера “Аврора”. Все там уместились. Собралось всего девять человек однокашников. В апреле 2005 г., к шестидесятилетию, на квартире у одного из однокашников, Михаила Григорьевича Гордиенко, собралось только пятеро.
Собираясь на юбилейные встречи или просто встречаясь, мы, естественно, предаемся воспоминаниям, но, кроме этого, нередко обсуждаем проблемы Дальнего Востока. Живя в различных местах, мы ощущаем себя (как это может быть ни странно и ни нахально!) дальневосточниками.
В дальнейшем участниками Амурской экспедиции основываются Константиновский пост (в нынешней Советской Гавани) и Муравьевский пост (в заливе Анива, около нынешнего Корсакова). Там также поднимаются российские флаги.
Действиями Амурской экспедиции была очень недовольна Российско-Американская компания. Она считала её своим “противником” и готова была придраться к любому случаю, чтобы что-то недодать, недослать и как-то насолить.
Вернувшись в Петербург в 1856 г. и представившись Александру II, незадолго до этого вступившему на престол, Невельской услышал от него, что Россия никогда не забудет его заслуг. Однако, это было не совсем так. Его травили в печати и в аристократических кругах, у него было слишком много недоброжелателей. Причины этого крылись не только в самостоятельности действий и мнений Невельского, но и в оскорбленном самолюбии министров и руководителей Российско-Американской компании. Главной причиной было наглядное доказательство их ошибок в Амурском вопросе. А этого не могли простить.
Я и мои друзья-тихоокеанцы чувствуем себя причастными к проблемам Дальнего Востока. Во всяком случае, они нам далеко не безразличны. Нам довелось поднимать флаги Родины над портами Южного Сахалина и многими Курильскими островами.