– Ну, вы в море своё наверстаете, – озвучил свою мысль крановщик Гоша.
– До моря ещё дожить надо. А вот якорь один мы, наверное, сможем оприходовать. Но только левый. Правый ни в коем случае трогать нельзя.
– А чем они отличаются? – в недоумении поднял брови баковый матрос.
– Ничем они не отличаются. Один две тонны кованого чугуна и другой столько же. Это вам не компрессор списанный, а классический якорь Холла. Без него ни один Регистр в море не выпустит. Наша задача сделать хороший муляж, а настоящий якорь сдать во Вторчермет.
– А вырученные деньги пропить, – с готовностью подключился баковый матрос.
– Ну, это кто во что горазд. Если удастся изготовить точную копию нашего якоря, то можно будет смело затягивать её в левый клюз. Левый якорь наш капитан никогда не отдаёт. Я с ним уже двадцать лет хожу. В любых ситуациях он становится только на правый. Левый для него не существует. Даже старается не упоминать о нём, считает плохой приметой. Моряки вообще народ суеверный, но наш кеп – случай особый. Весь экипаж уже знает, что с трапа на палубу нужно ступать только правой ногой, свистеть – упаси Господи, показывать пальцем на проходящее судно – верх морского бескультурья, женщина на борту – несчастья не избежать, уронить швабру за борт – к большой беде и так далее.
– В понедельник и тринадцатого числа выход в рейс практически исключён, – добавил третий, – всегда найдёт причину дождаться следующего дня.
– Вот-вот, поэтому, если наш доблестный «колобаха» выстругает нам деревянный якорь, и для большей убедительности мы покрасим его чернью, то будет он стоять на своём месте до самого списания судна в утиль. А судну уже двадцать семь стукнуло. Ходить ему ещё года три, максимум пять, больше торговые суда, как правило, не живут. А наш капитан как раз решил на нём до пенсии доходить. Так что вариант беспроигрышный. Никто не догадается о замене. Воспользоваться им всё равно не придётся.
– Так кто ж тебе трёхметровый якорь выстругает? – изумился крановщик. – Это ж уму непостижимо.
– Это твоему уму непостижимо, а наш судовой плотник Предыбайло Адам Моисеевич не такое может. Он в своё время в Кижах реставрацией Преображенской церкви занимался. Там всё «в шип» сделано, ни одного гвоздя. Ему якорь сварганить – плёвое дело. Только не говорите для чего. Я ему задание дам, он и спрашивать не будет: надо, значит, надо. Семён, – обратился боцман к баковому матросу, – зови сюда «колобаху».
Когда Семён привёл «колобаху» Предыбайло, боцман сразу предложил чаю.
– Чаю? – переспросил Адам Моисеевич, – это мы завсегда. Без чая-то, что за жисть?
– Моисеич, – начал боцман, – такое дело намечается: надо якорь из дерева собрать, макет, так сказать. Но только точь-в-точь, как наш. Смогёшь?
– А чего ж не смочь? – прихлёбывая грузинский чай, отозвался Предыбайло, – мне только материал соответствующий дай, я тебе не то что якорь, Эйфелеву башню из дерева повторю. Одним топором срублю без единого гвоздочка.
– От! Это мне и надо, Моисеич. Возьмёшь в подшкиперской аварийные брусья – матерьял объёмный, – и руби себе на здоровье. Желательно, чтоб к завтрашнему дню готово было.
– Ну, ночи мне хватит, – ответил искушённый в плотницком деле Адам Моисеевич.
– Ночь лучшее время для такого дела, а я тебе в помощники Семёна дам. Он и стружку соберёт, и с крановщиком договорится, чтоб подцепить его, когда нужно, и вертлюг вставит. Размеры будешь снимать? – спросил напоследок боцман, доставая из кармана рулетку.
– У меня все размеры в голове, – сказал на это «колобаха» Предыбайло, – мне стоит один раз на вещь посмотреть, и я в дереве её один к одному выстругаю. Неважно якорь это или ещё что-то.
К утру, действительно, якорь был готов. А баковый матрос Семён успел его даже кузбасс-лаком закатать.
– Ну, Адам Моисеевич, ты у нас не плотник, а настоящий скульптор с большой русской душой, – заключил боцман, – похож, не отличишь. Иди отдыхай. С меня бутылка.