– Вы написали этот текст? – спросила Андреа.
– Нет, это из письма, которое я нашла в вещах матери. Думаю, она написала это самой себе. В восьмидесятые все увлекались позитивными установками. Мне так жаль, что я разорвала его тогда. Хоть убей, не помню больше ни слова оттуда.
Андреа заставила себя повернуться к Джудит. Она не хотела показаться чересчур оживленной, или возбужденной, или нервной, или напуганной – в общем, показать хоть какую-то из эмоций, от которых у нее будто пятки покалывало. Столько фотографий Эмили. На некоторых она с друзьями. А на некоторых – в пронзительном одиночестве.
Что произведение шестнадцатилетней Джудит могло рассказать ей об убийстве семнадцатилетней Эмили?
– Очень плохо? – Джудит явно переживала. Андреа знала, каково это – когда человек, чье мнение ты ценишь, отводит взгляд.
– Нет, это примитивно, но очевидно, что вы работали над чем-то очень важным. – Андреа подняла руку к груди. – Я чувствую.
Джудит тоже прижала руку к груди, потому что явно чувствовала то же самое.
Так они и стояли – две женщины, приложившие руки к сердцу, две женщины, которые могли быть сестрами, – пока Андреа не заставила себя вновь посмотреть на коллаж.
Она спросила:
– Вы помните, как делали его?
– Смутно. В том году я открыла для себя кокаин. – Джудит легко рассмеялась, как будто только что не призналась в преступлении маршалу. – Я точно помню грусть. Тяжело быть подростком, но пережить такую потерю…
– Вам удалось это поймать. – Андреа глубоко вздохнула, пытаясь подавить эмоции, пока вглядывалась в крошечные детали жизни Эмили. Рамка из фотографий показывала саму суть девушки: бежала ли она по пляжу, читала ли книгу, была ли одета в свою форму для ансамбля, где играла на флейте, – ее трогательное очарование буквально проникало в объектив камеры. Она выглядела не столько хрупкой, сколько уязвимой и очень-очень юной.
Фото всей компании было в верхнем левом углу. Вокруг Эмили стояли трое мальчиков и одна девочка. Рики было легко узнать по копне кудряшек, а еще потому, что она была единственной девочкой, если не считать Эмили. Вид Клэя заставил Андреа вспомнить, что однажды сказала ей Лора, – он был умопомрачительно красивым юношей. Его пронзительные голубые глаза заставили Андреа содрогнуться даже от снимка сорокалетней давности. Она предположила, что парень рядом с Клэем – брат Рики, Эрик Блейкли, хотя и вид, и цвет волос у них были разные. Так что слегка пухлым блондином с ироничным взглядом и самокруткой, свисающей из полуоткрытого рта, должен был быть Нардо. Эдакий Билли Айдол из Делавэра.
– Это ее друзья. – Джудит явно стремилась получить еще какой-то отклик. – Вернее, те, кого она считала своими друзьями. В то время у беременных подростков не было собственного реалити-шоу.
Андреа обнаружила, что снова завороженно смотрит в глаза Клэя. Она с усилием перевела взгляд на другой выцветший поляроид.
– А это кто?
– Это мама с моей прабабушкой со стороны дедушки. Она умерла вскоре после моего рождения. – Джудит указала на женщину в строгом викторианском наряде с пухлым жизнерадостным младенцем на коленях. – Бабушка тогда была занята своей карьерой. Прабабушка, считай, воспитала мою мать. Отсюда и имя
Тут были и фото Джудит, на которых была запечатлена ее жизнь без матери. Первый день в школе – и никого рядом. Первая школьная постановка. Первая художественная выставка. Первый день в колледже. Все они были соединены в тексте строчками текста или какими-то предметами – обрывками табеля с оценками, дипломом, рекламой спортивного белья. Хотя кто-то, очевидно, всегда держал камеру, сама Джудит на фото была одна.
Как ни странно, благодаря этим фото Андреа вдруг осознала, насколько неустанно Лора присутствовала в ее собственной жизни. Ее всегда фотографировал Гордон. Но именно Лора помогала Андреа покрывать глазурью кексы для школьной ярмарки, показывала ей, как приколоть к ткани выкройки для платья ко дню рождения на тему «Гордости и предубеждения», была рядом с ней на каждой выставке, на выпускном, на всех концертах и ждала в очереди в книжный, нацепив шляпу волшебника, когда выходил очередной «Гарри Поттер».