Линяев поднял бутылку.
— Тебе кланялся Обозников. Он, между прочим, бросил пить.
— Мерси! Выпей!
— Обозников бросил пить — от Мыловарова несет, как из пивной бочки.
— Сильвуплевал я на это! Я ассенизатор! Где ты видел ассенизатора, чтоб от него не пахло?
Он шумно втянул воздух носом.
— Я стараюсь, кропаю фельетоны, — жалобно сказал Мыловаров. — А меня самого обжулили. Содрали восемь рублей! А потом вытянуть пятьдесят!
— Ты жи́док!
— Жи́док для романтики? Романтика, — Мыловаров с отвращением поморщился. — Романтика — лезть во всякую кашу. Выбираться из нее и, отряхнувшись, вдохнув побольше воздуха, кидаться в другую кашу. Это мы говорим р-роман-тика! А мне надо было в конферансье. У меня с пеленок был талант конферансье. Когда я орал «уа», всех восхищала моя дикция. На сцене нестрашно. Все в зале и все в чистых костюмчиках. И аплодируют.
— Ты не имел права быть фельетонистом, — спокойно сказал Линяев. — Ты жи́док! А для этого необходимо мужество. Ты еще долго держался. Удивляюсь. Без скафандра. Одна человеческая кожа прикрывала тебя. И вера в человека. Твое прикрытие не выдержало, и тебя раздавило. Так всегда. Если потерял веру в людей, считай себя погибшим. Зови друзей на похороны. А мы по дружбе, свой же брат, сварганим информашку. Дескать, состоялись похороны журналиста Мыльского. Присутствующие тепло встретили виновника торжества.
— Ты врешь! Это ты мертвый! Ты давно мертвый! Зачем ты ходишь среди живых? Цыц! Тебя целый год ждут черви.
— Черви тоже бывают мертвыми. Они потерпят.
«А я все-таки живой, — радостно подумал Линяев. — А вечером ко мне придет Алина. К живому, полному сил мужчине».
— О чем я говорил? — встрепенулся Мыловаров. — Я забыл.
Он еле держался на стуле. Линяев подал Мыловаровой знак. Они взяли фельетониста под мышки и поволокли на кровать.
«Я живой и тащу тебя на кровать, как слабого ребенка, — гордо подумал Линяев. — А черви пусть занимаются другим делом. Рыхлят почву, например. Земля-мать. Она принимает лишь семена жизни. Мы будем сеять в нее только жизнь».
Мыловаров забеспокоился. Рука его пошарила в воздухе и обняла Линяева за шею.
Утром он позвонил Линяеву на студию и, охая и сипя, страдальчески покаялся:
— Старина, если можешь, прости. Я, кажется, вчера наговорил много лишнего.
— Прощаю, но в последний раз, — строго предупредил Линяев.
ebooksa