Ложкин заговорщически повел Линяева в сторону.
— Если бы я похвалил, сразу началось: «Вот друзья», «спелись», «кукушка, понимаешь, хвалит петуха» и тому подобное. Теперь амба! Все видели, что у нас с тобой дружба дружбой, а служба службой. Понял? Считай, что мы ловко усадили Федосова в лужу. Он-то от меня этого не ждал. Я видел по его глазам.
Линяев не нашелся что возразить. Только качал головой: ну и Ложкин! Ну и ну! Когда же он иссякнет, этот Ложкин?
— Да, забыл. Я достану тебе потрясающее лекарство. Какое-то хитрое название. Но я достану.
— Сделай милость, не доставай, — строго сказал Линяев.
Ложкин сообразил, что коснулся он открытой раны, и настаивать не стал. Будто что-то вспомнив, засеменил в сторону аппаратной с криком: «Когда это кончится? Опять перепутали пленку!»
Линяев зашел в свою редакцию и увидел Алину. Присвистнул.
— Каким образом, сударыня?
— Отпустили раньше, а деться некуда, — виновато объяснила Алина.
— Так, так. Но, а как же вы проникли без пропуска?
— Очаровала охрану. Там такой бородатый дядечка, я улыбнулась нечаянно, он и пропустил, — в ее голосе нарастало чувство вины.
Линяев стукнул по столу.
— Черт возьми, я понимаю этого бородатого!
Он воровато оглянулся на дверь и обнял Алину. Она обиженно отстранилась.
— У меня новое платье! Ты не заметил?
Это, конечно, непозволительный просчет. Тут не помогут самые веские оправдания. Ссылки на рассеянность и даже слепоту покажутся просто смешными. Это надо прежде всего чувствовать. Вернее, предчувствовать, когда она еще идет где-то там, по городу, что на ней новое платье. Так устроены женщины. Линяев это знал и, не раздумывая, покаялся:
— Виноват!
Минут десять они молчали, только сидели, разделенные письменным столом, улыбались и смотрели друг на друга.
— Час назад Мыловаров принес свою повинную голову, — сказала Алика, — поведал, как с похмелья наговорил тебе всякой чепухи. Не придавай значения его болтовне.
— Это моя вина, — возразил Линяев, посуровев.