С ключом на шее

22
18
20
22
24
26
28
30

— Она не поверит, — уныло буркает Филька. Ольга пожимает плечами и приказывает Полкану: — Веди.

Пес трусцой устремляется вдоль полосы ольхи, огораживающей школьный двор, в глубину, к самому дальнему углу, и Ольга, подныривая под ветки, спешит за ним. Филька тащится позади. Иногда он проводит пятерней по голове, с отвращением стряхивает выдранные с корнем волосы, прилипшие к ладони, и Янка каждый раз виновато поджимается.

Воздух в ольховых зарослях влажный, горько-сладкий, такой густой, что можно вообразить себя в джунглях. Ольга чуть замедляет шаг, стараясь идти плавно и беззвучно. Здесь интереснее, чем в кино, но чем глубже они проникают на запретную территорию, тем тревожнее становится. Непонятно, зачем Полкан так уговаривал прийти сюда — даже тянул зубами за край кофты. Он не позвал бы просто поиграть. Приподняв шерсть на загривке, он ведет их, серьезный и целеустремленный, все дальше: улица Ленина скрылась из глаз, и школы тоже не видно за густой листвой. Впереди сквозь ветви маячит задняя часть забора, а за ней — пустырь, обломки двухэтажного деревянного дома, снесенного наполовину, пыльная обочина улицы Блюхера. Сюда не проникает ни звука. И ни звука не может вырваться. Влажный, почти тропический воздух поглощает любой шум. Любой крик.

Ольга ступает все тише; пульсация сердца отдает в уши и горло. Когда Полкан вдруг садится, собранный и настороженный, она уже знает, что должна увидеть.

Сначала кажется, что лиственный ковер под ногами такой мокрый и темный, потому что здесь, в низинке, скапливается вода. Потом появляется запах железа и за ним — еще один, противный, как будто кто-то сходил в этих кустах в туалет. Красный лаковый отблеск на нижних ветках ольхи. Что-то белое, какие-то темно-синие тряпки, стоптанный ботинок, полузарытый в гнилые листья.

— Ой, — тоненько выдавливает Филька. Он дышит часто и мелко, как собака на жаре, его бока ходят ходуном, и одну ужасную секунду Ольга думает, что сейчас он заорет и ломанется прочь, бегом в школу, в директорский кабинет, под бабкину юбку. Но вместо этого он гулко сглатывает и затихает.

Полкан задирает морду, коротко взвывает в белесое небо, обложенное коркой соли, и Ольга вздрагивает всем телом. Мертвая девочка оседает на своем ложе из гнилых листьев, будто становится еще чуть более мертвой. Черноволосая девочка в спортивном костюме, темные глаза подернуты голубоватой пленкой, а на лице — удивление, бесконечное и бесцветное, как море в штиль. Ольга подносит ко рту кулак и до боли кусает костяшки.

— Он должен был перестать… — тонким голосом говорит Филька. — Должен был…

— Уходим отсюда, — говорит Ольга и изумляется тому, что может говорить. — Сматываемся, пока не застукали.

Филька с готовность отворачивается. Его лицо обвисло куском теста, губы трясутся так, что почти слышны влажные шлепки. Но Янка и не думает бежать. Янка смотрит на мертвую девочку с болезненным вниманием, будто пытается рассмотреть в этом месиве что-то неимоверно важное. Филька хватается за живот и сгибается, сунувшись лицом в свежую листву. Из куста доносятся мерзкие звуки, и Ольга давится. Драгоценные секунды уходят на то, чтобы вернуть контроль. От школы доносится детский галдеж и окрики учителя. Шаркающие шаги целой толпы людей (взрослых!) приближаются вдоль пустыря. Ольга понимает, что эти заросли — и не заросли вовсе, всего лишь чахлая полоска зелени, не способная укрыть от чужих глаз и ушей.

— Ты что, совсем больная? — шипит она и дергает Янку за рукав. — Давай ноги делать!

— Нет, — заторможено отвечает Янка. — Я должна его увидеть. Он вернется.

Ольге не сразу понимает, о ком та говорит, — а потом волосы на ее макушке шевелятся, будто наэлектризованные.

— Совсем чокнулась? — шепчет она.

— Я должна точно знать, что это он. Что мы не ошиблись.

— Почему вернется? — спрашивает Филька. Из его рта несет рвотой; Ольга торопливо отворачивается и зажимает нос.

— Он не успел проверить, — он показывает на кровавое переплетение в животе девочки. — Видишь? — Филька невольно следует взглядом за ее рукой и, издав утробный звук, отворачивается. — Он живот разрезал, а желудок не успел, — все с тем же кошмарным спокойствием говорит Янка.

— Зачем разрезать желудок? — выдавливает спрашивает Филька.

— Так проверяют, если кого-нибудь съест медведь, — Янка, сгорбившись, передергивает плечами. — Его убивают, разрезают желудок и смотрят, что внутри. Ничего такого или… ну… человек.

— А если ничего такого? — спрашивает Ольга. Шаркающие шаги все ближе. Она уже видит поднятую пыль, но не может не спросить.