Когда гости ушли, в нем вспыхнуло озлобление.
— Ты что, не в духе? — ласково заглянула в глаза жена.
На улице прощались Раменовы и Вохминцевы.
— Да, обязательно приходите, я покажу новые работы. Вы помните мою просьбу? Я жду вас.
— Но мне некогда…
— Надо дописать. Для большой картины…
— Работы по горло. Мы сами давно к вам рвемся. Ольга все тянет, и я хочу.
— Я одна приду в крайнем случае, — сказала Ольга.
Вохминцева беременна. Но никому не говорит пока об этом. Хотелось поделиться с Ниной.
Нина шла домой озабоченная. Спина ее как мешок. Что с ней?
— Что тебе не нравится? — спросил муж.
— Нет, все хорошо! — ответила Нина. Спина ее выпрямилась. Походка стала легче.
— Я вижу, ты вся во власти впечатлений! Это хорошо. Послушай, какой все-таки Сапогов славный. Какие у него ручищи большие и хваткие. Рост хороший. Сложен пропорционально. А какой нос! Прямо классический. У отца был приятель, латышский стрелок, врач, он говорил в таких случаях — баронский нос. Вот Сапогова, я думаю, написать будет легко. Я хочу взять его для картины о людях подвига…
— Почему ты так мало знаешь женщин! — сказала Нина.
— Послушай, я никак не могу понять, что ты мне все твердишь, что я не знаю женщин.
Нина подумала, что слишком поверила в Сапогова. Она еще не успела «перестроиться». Нельзя ниспровергнуть сразу то, во что веришь. Может быть, это недоразумение? Принятая простота обращения?
— Ну что хорошего для тебя, если бы я знал много женщин? Гонялся бы за ними с утра до вечера. Мы почти не пишем и не выставляем картины обнаженного тела. Да и не идет в голову! Я сегодня весь вечер совсем не про красавиц думал.
— Это хорошо?
— Знаю, может быть, плохо. Иногда берет странная тоска и досада… Но вообще ты права, надо изучать женщин. Нельзя замыкаться в кольце одних и тех же тем. Тело — это свобода! Я буду писать тебя… А тебе, наверно, некогда? Ната стесняется при мне ворот расстегнуть.
— А ты попроси ее. Она тебе ни в чем не откажет.