— Ты знаешь, в чем твоя беда? Мне кажется, что ты пишешь как-то однообразно. Ты слишком спокоен. Ты повторяешь любимые сочетания цветов. Ты воспринимаешь все романтически, твоя кисть радостная, живая. Но она спокойна. Хотя Гагарова говорит, что свет ты чувствуешь. Нельзя сказать, что ты беззаботный… Ты не знаешь, в каком напряжении живут и работают наши военные? У них и работа, и занятия. А люди на заводе? Все они постоянно готовы к опасностям. Ты тоже сильный. Ты граждански мужественный. Ты храбр не по приказу. И это тебя выделяет! И ты шутишь все… Ты радуешься, люди любят тебя за это, особенно в наше время, когда так трудно. У нас ценят веселых людей и от искусства ждут жизнерадостности. И это понятно. Папа мне говорил, что какой-то греческий царь запрещал во время войны печальную музыку. Но ты, конечно, видишь и другую сторону жизни и хочешь стать настоящим художником. А способен ли ты сам переносить жестокие удары судьбы? Пока тебе все удается, ты легко справляешься со всем…
Они умолкли.
«Нина обижена, — подумал Георгий, — она требует от меня борьбы и мужества. Солдату для войны нужно усовершенствованное оружие. Мое оружие — краски. Я вооружен? Нет товарищей по профессии, сравниться не с кем!»
После работы он крепко уснул. Она села у его изголовья. Может быть, она напрасно обидела его? Но почему, почему он так доверчив и беззаботен? Он должен пройти через какие-то страшные испытания? Ему что-то готовит судьба? Сегодня он так задумался, опечалился… Не возразил ни единым словом… Жаль, жаль было эту растрепанную голову, как будто он был ее ребенком.
ГЛАВА XII
Иван Карабутов, черноглазый, плечистый парень, покуривая из кулака, подошел к крыльцу, бросил папироску на снег, почистил метелкой подшитые кожей валенки и быстро, мелкими шажками вошел в общежитие.
Дверь в красный уголок открыта, там у стола с кумачовой скатертью сбилась толпа молодежи.
— Иван, иди сюда! — окликнули его.
Карабутов насторожился. Стало тихо. Из двери, как слабым, но едким дымом, потянуло чем-то недобрым.
Иван, ссутулившись, вошел в красный уголок. Парни расступились.
У стола над развернутой газетой сидел комендант общежития.
— Какую деваху ты упустил! — похлопал он рукой по газете.
— Почитай, что пишут, — сказал высокий рыжий парень. Его лицо в веснушках, как в меду.
Выпячивая грудь и оправляя широкий командирский ремень, комендант самодовольно взглянул на Карабутова.
— Какая красавица! Хотя бы привел посмотреть.
В газете — портрет Наты.
— Целая статья, как она работает. Написано о родителях, что смолоду рыбачили на реке, были в кабале у купца, потом как отец партизанил.
Иван словно получил удар в лоб хорошей свинчаткой.
— Подумаешь! — сказал он, обращаясь к рыжему. — Больно она мне нужна. Эй, ты, рыжий-красный, человек опасный! Есть у тебя курево?
Иван прошел в комнату, снял валенки, разделся и повалился на койку. Над ним тарахтел висячий репродуктор.