— Лучков! — воскликнул Костя. — Так я и знал!..
В один из следующих дней компания отдыхающих после ужина ходила в соседнюю деревушку пить молоко. Пока пригоняли стадо, молодежь развела за околицей костер. Прыгали через него с разбегу, Женя «Мыфка» шумно распоряжалась.
В стороне, опираясь на руку Афонина, стояла Риточка в белой косынке. Она смотрела на огонь и задумчиво улыбалась. Возле ее сомкнутых губ обозначались резкие, не по возрасту, складки.
Костя вдоволь напрыгался и сидел на земле, поглядывая на хрупкую фигурку девушки сквозь колеблющийся над костром накаленный воздух. Какие ужасы она сумела вынести!.. Переводя взгляд на Ивана Яковлевича, он находил в выражении их лиц что-то общее. Пережитое вместе — это как сухой хворост для костра…
Молоко пили теплое, только что надоенное и процеженное. Костя любил парное молоко с детства и опрокинул добрую кринку, аппетитно закусывая краюшкой деревенского ситного.
— Попробуйте, товарищи! Не хлеб, а объедение! — восклицал он. — В городе вам такой хлеб и не приснится!
Для него и парное молоко, и ситный из мелко, почти добела просеянной ржаной муки были живым воспоминанием его деревенского детства. Оно почему-то неотступно грезилось ему здесь, в Марфине. Он сказал об этом Уманской, когда возвращались домой лугами, без дороги, в синеющей и влажной вечерней дымке. Она удивленно взглянула на него и отвечала:
— Я только что хотела вам сказать… Странное у меня сейчас чувство! Мне все кажется, что и этот луг, и костер — все это со мной уже когда-то было, давно-давно!..
— Запойте «Позарастали стефки-дорофки»! — приказывала Женя Пересветову, и он запевал.
— Теперь, товариффи, пускай он запоет «Вечерний звон», а мы все будем бомкать!..
Уманская подпевала еле слышно.
— На рояле играю, — смущенно оправдывалась она, — а запою — боюсь соврать.
«Вот чем она похожа на Олю», — пришло в голову Косте. Ему сегодня было легко и весело, как в первое утро по приезде в Марфино.
Когда шумная компания ввалилась в ярко освещенный зал, Женя расшвыряла лежавшую на рояле кучу нот и нашла знакомый Пересветову и Уманской романс Глинки «Не называй ее небесной».
Этот романс, богатый оттенками плавно и бурно катящейся мелодии, Костя любил и часто пел дома под Олин аккомпанемент.
Он сам не ожидал, что на высоких, теноровых нотах его голос зазвучит с такой легкостью и силой. Все били в ладоши и требовали повторения. Однако Уманская, неожиданно для Кости, не захотела больше аккомпанировать. За рояль она садится редко, от музыки у нее разбаливается голова… Она поднялась и ушла в свою комнату.
Невидящим взглядом уставясь в рябой от оконного стекла прямоугольник фонарного света на потолке, Константин лежал, заложив руки за голову на подушке. Кирилл давно спал. Уже сутки, как уехали из Марфина Сандрик, Женя с Надей и Лена Уманская. Накануне отъезда Флёнушкин ее уговорил пересесть за их стол, и они все перешли на «ты». Уехал и Афонин, приезжавший поместить в дом отдыха Риточку.
Проводили их вчера вечером; Костя с Кириллом бежали, не отставая от линейки, по аллее до самых ворот.
Настроение легкой грусти от расставания нарушил вчера Кирилл. Сверх обыкновения, он разговорился и, усмехаясь, похвастался своим «романом» в Марфине с Надей.
«Какой же я ненаблюдательный!» — дивился про себя Костя. Кирилл между тем ожидал откровенности в обмен на откровенность. Он спросил:
ebooksa