Круча

— Я отнес убитого в рощу, подальше от опушки, и забросал хворостом в первой попавшейся яме. Способ этот мне был известен: точно так с нашими товарищами поступала сигуранца.

Мы поспешили домой, обходным путем. Филеру — как я рассуждал — приказано было установить мою личность и меня прикончить, если окажется, что я действительно «Грек». И девушку он пристрелил бы.

— Конечно! — согласился Сандрик. — Инсценировать нападение грабителей на гуляющую за городом парочку — нет ничего легче.

— Ночью я не ложился, готовясь скрыться. Риточка сидела у меня. Она не хотела ни за что остаться дома и просила меня взять ее с собой. Было очень тяжело доказывать ей, что это невозможно. За городом нас никто не видел, а бежать для нее значило рано или поздно очутиться в тюрьме…

Мы прощались, когда светало. Она скажет матери, что дела неожиданно заставили меня выехать в одно из путешествий, какие я совершал и раньше. Я настоял, чтобы она меня не провожала, и увидел ее в последний раз в моем окне, с угла улицы.

— И только теперь встретил ее?

— Я должен был уехать в Россию. Да нынче и у нас-то человека затеряешь, как иголку в сене… Война и революция перемешали народ, все равно что в котле мешалкой.

— Карточку ее ты все-таки сумел с собой привезти, — заметил Сандрик, чем слегка смутил Ивана Яковлевича.

— Да, рискнул… Уничтожать не хотелось.

— А откуда сейчас Риточка здесь?

— Из румынской тюрьмы.

— Как?..

— Ее арестовали вскоре после моего отъезда. Знать бы, взял бы ее лучше тогда с собой… У нее добивались, что́ она про меня знает. Ожесточившись, она призналась, что ненавидит их. Пытали… и ничего не добились.

— И с тех пор держали в тюрьме?

— Да, пять лет. В ИККИ мне попали в руки списки заключенных в румынских тюрьмах. Смотрю — ее фамилия… При обмене заключенных удалось ее вызволить.

Иван Яковлевич ездил встречать Риточку на границу.

— Увидев меня, она чуть рассудка не лишилась, — рассказывал он, усмехаясь дрожащими губами. — Вы ее, ребятки, не расспрашивайте, не заставляйте много говорить. У нее во рту передних зубов почти нет. Глупенькая, стыдится, что беззубая стала и что острижена наголо.

Оставшись с Костей наедине, Иван Яковлевич сказал:

— Мы с ней в Москву заезжали, за путевкой в дом отдыха. Зашли ко мне. Она спрашивает: «Где же ваша жена?» — Прикусив ус, Афонин нахмурился. — Тогда-то, в девятнадцатом году, я им говорил, что у меня в России молодая жена осталась. Ну, врал, конечно… Она все эти пять лет думала, что я женат.

— Мать у нее жива?