Я, должно быть, так на нее глянул, что она вспыхнула.
«А что тут такого?» — говорит, а сама глаза опускает.
— Риточка брала у меня русские книжки читать, стихи, романы. Они с матерью жили на те деньги, что я платил за стол и квартиру. Как-то дочь является прибрать мою комнату. Ключа я им не оставлял, она всегда при мне прибирала. Ее мама завтра именинница, поэтому Риточка особенно аккуратна. Протирает подоконники, письменный стол, шкаф и доходит до углового столика, — а на нем иконы. Надо вам сказать, что у меня, как у заправского православного купца, передний угол заставлен был целой пирамидой икон: большая, на ней поменьше и так чуть не до потолка. А за иконами на столике я прятал бомбу — английский круглый «апельсин», ручную гранату и маузер большого размера.
— Вот так иконостас! — рассмеялся Флёнушкин.
— Обычно она икон не снимала, а тут, смотрю, придвигает стул, снимает верхнюю, обтирает и ставит на пол. Берется за вторую, за третью. Я сижу, молчу. Потом пробую отвлечь ее разговором — не тут-то было, она болтает, а дело делает. И вот снята на пол матерь божия, сейчас за ней последует Христос, своей спасительной спиной прикрывающий гранату, бомбу и револьвер.
«Риточка! — кричу я. — Смотрите, какой забавный в журнале рисунок!»
Но каков он ни будь, нельзя же его разглядывать вечно.
«Какая у вас изящная ручка!» — говорю я и беру ее за руку.
А я, понимаете, честное слово, никогда себе ничего подобного с девицами не позволял. Она глядит на меня удивленно. Я не знаю, что дальше делать, и попросту отнимаю у нее тряпку. Она смеется, убегает, приносит другую. Тут почтенный жилец, — Иван Яковлевич смущенно заулыбался, рассказывая, — окончательно теряет голову! Обхватывает Риточку за талию и пытается вальсировать с ней по комнате. Танцевать-то я не дюже горазд. Она смеется, боится за стоящие на полу образа. Наконец останавливается и говорит:
«Николай Арсеньевич! — Так меня там звали. — Что с вами? Я хочу на вас рассердиться и не могу».
Тут я ее отпускаю. Отдышавшись, поправив прическу, она подходит к столику, снимает последнюю икону — и застывает с ней в руках. Я смеюсь:
«Вы испугались? Забыл вас предупредить, что прячу там оружие. Разрешения у меня нет, а в поездках без оружия нельзя: возишь крупные суммы денег…»
Она ставит на место икону, не обтерев, и опускается на стул. Говорит с таким тихим укором:
«Николай Арсеньевич! Вы не доверяете мне. А ведь я знаю, что вы не коммерсант».
«Господь с вами! Кто же я такой? Грабитель с большой дороги?»
«Нет, — она отвечает, — я не шучу. Вы большевик».
«Риточка! — Я изумляюсь. — Откуда у вас такие ужасные мысли? Как можно подозревать человека в преступлениях только потому, что он не регистрирует оружия? Взгляните: неужели я похож на большевика?»
Она качает головой. Вижу, ни одному слову моему не верит.
«Вы не знаете!.. — говорит. — Ведь это я убрала клумбу и окно. Не беспокойтесь, маме я ничего не сказала».
Я обезоружен. Дальше играть комедию нельзя, и я говорю покорно: