Круча

— Вы можете сейчас выйти за кладбище, на тропинку в лесу?

У Лены дрогнули ресницы. Она чуть заметно кивнула.

Ясным осенним днем в молодом лесу, терявшем листья, было светло, как в поле. Под ногами шелестело, сквозь тонкие побеги деревьев прозрачно голубело небо и белели кучевые облака. В вышине, медленно кружа, курлыкали журавли. Николай и девушка присели на краю оврага, скрытые от чужих глаз. Председатель ревкома сказал, что ему нужно поговорить с ней на личные темы. Они скоро, вероятно, расстанутся. Он не здешний, к тому же намерен проситься в армию, на фронт.

Дальше он, ни с того ни с сего, откровенно рассказал ей, какого набрался этой ночью страху. Стыдно рассказать кому-то из мужчин, а с ней отчего-то захотелось поделиться.

— Вы сильно осуждаете меня за трусость? Скажите только правду.

— Какая же трусость? — возразила девушка. — На всякий случай вам надо было скрыться. Вполне могли прийти за вами. А что вы испугались… Знаете, я читала недавно про одного генерала; он признавался, что в самые опасные минуты боя трусил и тогда говорил себе: «А, жалкий трус, дрожишь за свою шкуру, вот я пошлю тебя в самое пекло!» Что-то в этом роде. И шел в атаку впереди всех.

— Вот вы как думаете!.. А вам не странно, что я исповедуюсь перед вами?

Помолчав, она ответила:

— Человеку нельзя долго оставаться одному.

— Вы даже не знаете, как это верно! — взволновался Коля. — Я должен вам сказать еще одно. Не удивляйтесь, Лена… Я полюбил вас!

Уманская, сидевшая на опавших листьях у края балки, поднялась с выражением испуга и глубочайшего изумления на лице. Краска сбежала с ее щек. Она растерянно пробормотала:

— Я замужем!..

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Проснувшись у Бергов рано утром, Лохматов не стал их будить, тихонько оделся и ушел.

Глава восьмая

1

Декабрь перевалил за половину, а внутрипартийная дискуссия все еще продолжалась.

В «Правде» появилась статья Ярославского о контрреволюционной интеллигентской группке «Рабочая правда». Газеты еще в марте писали о ее «воззвании» и «платформе», но имена авторов этих подпольных документов тогда известны не были. Трудно было предположить, что кто-то из принадлежащих к Коммунистической партии лиц способен объявить Советское государство представителем «интересов капитала», звать рабочих советских предприятий к забастовкам. И вдруг выяснилось, что эти, по сути меньшевистские, документы изготовлены были и распространялись несколькими членами РКП(б). Приглашенные в ЦКК, они стали отпираться, потом сознались. ЦКК исключила их из партии. Некоторые из них были арестованы за контрреволюционную деятельность.

Разоблачение этой группки еще раз напоминало, что в обстановке нэпа чуждые буржуазные и мелкобуржуазные влияния, находя благоприятную почву в неустойчивых непролетарских элементах, могут проникать и проникают в ряды правящей Коммунистической партии. Естественно, что это обнадеживало ее врагов.

Заграничная белоэмигрантская пресса всех оттенков, от меньшевистской до черносотенной, пристально следя за ходом внутрипартийной дискуссии, предрекала («чего хочешь, того и просишь»!) близкий раскол РКП(б) и советской власти. Белых писак одушевляло расшатывание оппозицией партийной дисциплины, они хвалили ее за нападки на партаппарат и на старую большевистскую гвардию, подзуживали к более решительным действиям против ЦК.

Ожидая углубления и обострения борьбы в рядах РКП(б), послы иностранных держав отменили свои традиционные поездки домой на святочные каникулы и задержались в Москве. Но дела оппозиции шли под уклон. Не выручили ее и попытки опорочить хозяйственную политику ЦК. Кертуев в «коридорных» дискуссиях высмеивал Вейнтрауба: