Круча

Повторная встреча с тем же самым офицером, конечно, не означала ничего. Но пока Николай шагал домой через весь город, в сердце ему, словно вместе с сыростью, заползал холодок. Против воли шевелилась мысль: а что, если завтра они попадут в засаду? За голову предревкома не простит ли контрразведка Шульману отданных большевикам «под угрозой насилия» денег?

Придя к себе, Лохматов зажег маленькую керосиновую лампу. В почти пустой комнате с почерневшими деревянными стенами было мрачно. Потолок протекал, пахло сыростью. Окно упиралось в дощатый забор, к которому жался, дрожа под непогодой, чахлый городской тополек.

Николай снял мокрые сапоги, открыл стоявшую на столе кастрюльку и съел несколько холодных вареных картофелин; закурил, разделся и лег в постель. Взял книгу, но не читалось, в голове был завтрашний день.

Докурив, он закрыл книгу и лежал, ленясь приподняться, чтобы дунуть на огонь лампы. Мысли перебегали с одного на другое.

У Лены, дочери врача, большая черная коса. Ее нежно-розовые щеки почти не поддаются загару, но Коля почему-то про себя называет ее «гречанкой». Она приходит в полусапожках: на базаре, где они встречаются, грязь и лужи даже в жару, бог знает откуда. Странную смесь строгости и послушания ловит он в ее взгляде, когда на них двоих никто не смотрит. Ему кажется, что глаза ее говорят больше, чем слова.

Отчего ему так не везет в личной жизни? Вот, может быть, та, которую он мог бы полюбить. На всю жизнь. Коля болезненно хмурится каждый раз, когда Лена своими руками для виду перебирает в его мешке отвратительное грязное барахло…

Колины глаза смежила усталость, и ему привиделось, будто офицер с черным пластырем на глазу хватает за руку Лену и тащит ее под грохочущий по рельсам поезд… Николай в испуге проснулся. В наружную дверь стучали.

На мгновение Коля замер. Стук повторился настойчивей, громче. Лохматова словно кто подхлестнул. Он вскочил с кровати, с силой дунул на лампу, — она вспыхнула желтым языком пламени и потухла; схватил со спинки стула брюки, не сумел попасть в них ногой и едва не растянулся на полу.

Опять застучали. Колю обуял страх. В темноте он натягивал на правую ногу левый сапог… На его счастье, хозяйка все еще не просыпалась. Обувшись, Николай на цыпочках пробрался к балконной двери, выскочил в сад и перелез через забор.

Лишь пробежав два квартала, Николай остановился перевести дух. Возможно, в самом деле пришли за ним. Но что за неожиданный припадок страха? Никогда с ним этого не случалось.

Пустынными переулками Лохматов пересек город, обошел кладбище и присел на камень у опушки леса. Дождь перестал, лишь деревья шептались, роняя капли. Закурить бы… Впопыхах забыл на столе кисет с махоркой.

Обыски производились обычно в один и тот же час, предупредить других он не успел бы. Оставалось ждать утра. Чтобы не зябнуть, Лохматов ходил вдоль опушки. Проклятое подполье! В самых жестоких переделках на войне он так не пугался. При первой возможности попросится обратно в строй. Вот чем фронт решительно лучше подполья: нянчиться с собственной персоной там некогда.

Все-таки стыдно за сегодняшнее. А как ему нужен близкий человек! Который бы все-все понял и ни за какую из слабостей не осудил бы…

Утром Николай встретил Вовка. К рассказу о ночном происшествии тот отнесся спокойно. Приди они за Лохматовым — оцепили бы дом, убежать не дали бы.

Дверь отпер сам хозяин, шепотом приветствуя гостей:

— Здравствуйте, т о в а р и щ и!..

В кабинете Шульман сразу вынул из стола две аккуратно заклеенные пачки ассигнаций. Расписки не надо… Напоминать о соблюдении секрета не пришлось, сам купец просил об этом.

«Измотался я!» — думал Николай, возвращаясь домой. Он уже не казнил себя больше за ночной испуг.

Хозяйку квартиры он застал в хорошем настроении. Ночью знакомая бабушка привезла ей из деревни полведра молока и чего-то еще из снеди.

Выспаться Коле было некогда, в полдень его ждала условленная встреча на базаре. Знакомую фигуру девушки с черной косой, в соломенной шляпе Николай заметил в толпе издали. Они как бы случайно приблизились друг к другу. Лохматов шепнул: