Наконец Костя, в десятый раз рискнув открыть глаза, увидел стол и посуду в обычном ракурсе, но летящими все так же по кругу. Снова зажмурившись, он рукой нащупал возле себя раскладушку. Общими усилиями его осторожно перевалили на нее и уложили кверху лицом. Оно было необычно бледным.
Больного затошнило. Ирина придержала его лоб над тазом. Все понимали, что рвота связана с мозговыми явлениями, но чем это грозит и дурной ли это знак для течения болезни, никто из них не знал.
Спустя полчаса прибыла машина медицинской помощи. Женщине-врачу наскоро объяснили, что и как произошло.
Она первым делом стала измерять кровяное давление, температуру, а прибывшая с ней сестра — готовить шприц для укола камфары.
Температура оказалась слегка пониженной, а давление крови нормальным, и врач заявила:
— Это вас спасло. При повышенном давлении вам грозил инсульт.
Чтобы удостовериться, не было ли все же кровоизлияния в мозг, она заставила больного пошевелить руками, пальцами ног, открыть глаза, произнести несколько слов. И бодро сказала:
— Вот видите, все в порядке! Всего лишь мозговой криз. Он проходит, необходимо только ваше терпение и полное послушание врачам. Придется порядком вылежать…
Константин все еще не раскрывал глаза, головокружение продолжалось. Несколько ослабло оно после укола. Сын и женщины подняли раскладушку с больным и перенесли в комнаты, где его переложили на широкую тахту в затененном углу кабинета, в стороне от раскрытого в сад окна. Врач велела ему лежать неподвижно на спине.
Правильное зрение возвратилось к Пересветову, но периодические головокружения еще с месяц не давали подняться с постели. Потом он начал понемногу вставать, ходить, читать и наконец смог сесть за машинку, соскучившись по своей «писанине».
В Москву он не смог выбраться раньше октября, месяца четыре они с Аришей жили на даче безвыездно.
Итак, удар грома над семьей Пересветовых и на этот раз не привел к непоправимой беде, вполне реально грозившей человеку, переступившему порог восьмого десятка лет.
«Весной этого года в тексте телевизионных программ я натолкнулся на необычное название фильма: «2×2=X». Особого внимания на него не обратил, а потом узнал из восторженной статьи в «Литературной газете», что речь идет об успехе школьного эксперимента, затеянного Дмитрием Сергеевичем Варевцевым и его единомышленниками по педагогической науке. И вот вчера здесь, на даче, мне удалось просмотреть повторную передачу этого фильма по четвертой программе. Впечатление настолько сильное, что по свежему следу я должен занести его в тетрадь.
Уроки, на которых производилась документальная съемка, ничуть не напоминают прежние. Куда девались пространные объяснения учителя и натужные ответы вызванного ученика, настораживающего ухо на подсказку с парт! Где украдкой позевывающие и поглядывающие на дверь в ожидании звонка на перемену школьники! Педагоги живо и запросто беседуют с классом, на их вопросы сыплются находчивые ответы, мальчики и девочки с горящими от нетерпения глазами простирают к учительнице раскрытые ладони — лишь бы их скорее спросили!.. Звонок к концу урока вызывает на их лицах выражение досады.
Еще более поразило меня содержание уроков. «Здесь учат науке, как плаванию: сразу на глубине», — предварил занятие комментатор. Теоретические глубины, от которых шарахалась старая педагогика, преподаются без примитивного подведения к ним «от простого к сложному», без обязательности «наглядного примера». Ребятки свободно обращаются с буквенными обозначениями величин, чего мы в начальных классах не знали и не умели, решают уравнения с иксом; из уст восьми- или девятилетней девочки неправдоподобным казалось услышать, что ноль — это «среди положительных чисел самое маленькое, а среди отрицательных — самое большое число»; от мальчика ее же возраста — что «ноль — это нейтральная точка на числовой оси»… Что буква обозначает не звук, а ряд звуков; что фонема — это ряд позиционно чередующихся звуков (ответы записывал, вооружившись карандашом). И тому подобное.
И ведь это первые результаты эксперимента, идея которого рождалась на моих глазах добрый десяток лет тому назад… какое! даже больше десятка. Где же я был все эти годы? Писал романы и повести об отдаленном прошлом, а побывать рядом, где росло и зрело, что называется, у меня под носом начинание, которому явно суждено будущее, не удосужился! Почему не посетил ни одного экспериментального урока в той московской школе, куда Варевцев меня приглашал и Володя сходить советовал? В фильме заснята школа харьковская, но и в Москве они ведут те же психолого-педагогические исследования.
Конечно, все это лишь самое начало, но как важно для будущего запечатлеть, изучить эти первые шаги! Еще тогда, после статьи в «Литературке», я позвонил Дмитрию Сергеевичу. Выслушав мои излияния, он сказал, что во второй половине года в Харькове намечается научный семинар, на который съедутся психологи и педагоги ряда городов и республик обсудить теоретические проблемы учебной деятельности. Если я хочу, могу на этом семинаре побывать. Я ухватился за это предложение, и теперь вопрос только в том, буду ли я здоров настолько, чтобы к сроку поехать в Харьков».
«Чувствую необходимость отдать себе кое в чем отчет. Конкретнее: уяснить себе значение и важность темы, которую я, кажется, положу в основу моей последней повести. Потом уж вряд ли успею написать еще что-либо крупное, а к мелким формам у меня душа не лежит, они почему-то для меня труднее. (Несколько опубликованных мной охотничьих рассказов в счет не идут.) Годы, годы нависают и все ощутимей прижимают к земле…
Смолоду я вопросами воспитания и образования специально не занимался. Работа над первым романом меня близко к ним подвела, хотя я как-то этого не замечал, читал в свободные часы критиков, литературоведов и т. д. Все же один вывод из размышлений о современности я тогда сформулировал. Перепишу его дословно из своей тетради № 1 (год 1951-й):
«По мере того как успешно решаются основные политические и экономические задачи борьбы за коммунизм (международная борьба за мир в том числе), в ряду с ними все решительнее выступают и будут выступать на первый план задачи коммунистического воспитания молодых поколений как задел на будущее. В эту сторону вращается колесо истории, сюда клонится стрелка компаса, указывая нам дальнейший маршрут. Политика углубляется, перепахивая психологию людей. В свете такого объективно происходящего процесса мое личное переключение с журналистики на художественную литературу (с легкой «артиллерии» на тяжелую) приобретает прямой смысл, попадая в самую колею современности. Авось и на этом «поприще» (как выражается Сандрик) мой труд даром не пропадет».
ebooksa