Вдали я увидела наш сельский “клуб” — одно из лучших мест во всем поселении. В ПГТ слово “клуб” имеет несколько иное значение, чем в городе, — так называют дома культуры. Наш назывался “Возрождение”, его название неизвестный художник написал справа от входа на кирпичной стене, а ближе к земле изобразил феникса или жар-птицу. Из кирпича были выложены только две стены — с лицевой части и сбоку, так пытались скрыть ветшающую деревянную избушку. А внутри были настоящие зал и сцена.
— Хочешь зайти? — спросила Арина, заметив мой внимательный взгляд, и, не дожидаясь ответа, легко спустилась по травмоопасной бетонной лестнице, которая частично осыпалась и скололась.
Знакомый скрип двери и половиц, рядом окошко, где сидела вахтерша. На ее столе остался лежать журнал с судоку, и все помещения выглядели так, будто сотрудники и дети ненадолго вышли. Мы прошли в зал, где проводили новогодние елки для малышей, и в год, когда я только-только попала в «Алию», мы даже играли главные роли.
— Владимир Георгиевич умер, — мне вспомнилась встреча с директором клуба, она и сообщила мне об этом, когда я училась на первом курсе, — тоже.
— Лет шесть назад, — с улыбкой, не соответствующей теме разговора, ответила она. — Помнишь, как он хотел сделать из тебя актрису и готовить ко вступительным в театральный?
— Ну, я же поступила в театральный, как он и хотел.
Мы покинули дом культуры через вход, которым нам запрещали пользоваться — там, на железной лестнице запасного выхода, идущего из будки на ложе над залом, курили творческие руководители. Они вели бесплатные для жителей поселка кружки по вокалу, театральному мастерству, рисованию и рукоделию. Подумать только, кто же их финансировал?
Лестница заканчивалась у основания дороги верующей к безымянному пруду, а если пройти дальше — к дамбе, дубраве и дороге в соседние села. Водоем предстал перед нами таким, каким я его помню с 7 ноября 2013 года. Арина тоже помнила тот день.
— Миша, — Арина заговорила про мальчика ударившего меня в тот день по затылку, из-за чего я об лед выбила себе передний зуб, — тоже умер.
— Нам никто об этом не говорил, откуда ты знаешь?
Она не ответила — не успела. Белый снег и просвечивающий лед залил кровавый красный закат, какого не могло быть в обычный зимний день.
— Тебе пора, — я взглянула на ее лицо, а оно расплылось и исчезло в темноте, будто солнце упало, и весь мир погрузился во тьму.
Я проснулась неестественно рано для дня, когда мне не нужно на работу. Солнце едва взошло и только парой лучей освещало прямоугольное помещение с двумя двухэтажными кроватями. И для меня будто не было этих 10 лет. Я ясно могла представить, что снова заболела бронхитом и воспитательница оставила меня отлежаться, когда все ушли в школу. Я прикрыла глаза, и все стало дурным сном: мне 13 и, несмотря на мое положение, жизнь еще впереди. У меня никто не умер, ведь я толком никого пока и не встретила. Если я выдержу, чуть-чуть потерплю, настрадаюсь сейчас, то потом меня ждет счастливая жизнь, — я верила в это. Мне казалось, что все в мире закономерно, что очень большая несправедливость в конце концов окупается в том же объеме. “Побольше поработаешь — побольше отдохнешь” — из той же серии, а впоследствии я узнала, что переработки в среднестатистических компаниях зачастую не оплачиваются. Такое впечатление всегда складывается, когда о реальной жизни знаешь только из книг и редких фильмов, ведь там герои проживают жизнь по сценарию, в котором есть зачин, кульминация и развязка. Легко себя ассоциировать с теми, у кого схожие проблемы, но по разные стороны экрана все подчиняется противоположным правилам и принципам. Фильмы с хорошим концом называют жизнеутверждающими, с плохим — тяжелыми, но я бы назвала их “обнадеживающие” и “реалистичные”.
Я села на узкой кровати. За окном шел снег, за дверью стояла тишина. Для меня рядом лежали белый халат, набор ванных принадлежностей и клочок бумаги, через который Тамара Федоровна попросила зайти к ней в кабинет, когда я проснусь. Накануне вечером, после самоубийства Наташи, она сказала мне лишь пару слов и отправила в детский дом на машине с сотрудниками проекта. Я смутно помнила шокированные лица окружающих — они не давали мне покоя, пока я не уснула. Люди, чьи лица я могла в то утро представить только белыми полотнами, причитали, вздыхали, делились впечатлениями, едва ли не говоря о неожиданности случившегося, будто Наташа сидела не на краю подоконника, а за столом, будто мы с ней говорили не об ее никчемной жизни, а обсуждал наряды на выпускной. “Я и подумать не мог” — вот что сказал волонтер, сидевший за рулем, а я едва сдержалась, чтобы не обвинить его в лицемерии. Хотя самоубийства, особенно подростковые, всегда окутаны этим — никто этого не ожидает или стараются сделать вид, что не замечали никаких предпосылок. Впрочем, как я заметила, большинство предпочитают изобразить, что ничего не происходит в надежде, что все само как-то решится, будь то суицидальное поведение или необходимость визита к стоматологу. Последнее относится лично ко мне.
Проходя по коридорам, местами расписанным персонажами из старых мультфильмов, мне становилось все страшнее. Казалось, что только я загляну в кабинет Тамары Федоровны, она тут же обвинит меня в смерти Наташи. И чувство это усиливалось, несмотря на то, что объективных причин считать, что она произнесет это вслух, у меня не было. Чем ближе я была к двери, тем сильнее била дрожь неровным стало дыхание, а сердце колотилось так, словно вот-вот мои ребра треснут. На обшарпанной ручке остался мокрый след от моей ладони.
— Доброе утро, — вопреки моим ожиданиям, директриса слабо улыбнулась, но на лице ее оставались усталость и печаль.
— Доброе, — я не поднимала головы, глядя в пол на красно-коричневый ковер с налипшим нитками и мелким мусором.
— Пойдем завтракать?
Мы спустились на первый этаж. Столовая ни капли не изменилась, и прилично выглядел только “угол” воспитателей и руководства — их единственной привилегией была мебель нормальной высоты и резные стулья из прошлого века. Воспитанники сидели за низкими длинными столиками на скамейках, прикрученных к полу, как в тюрьме. Я засмотрелась на осыпавшуюся побелку с потолков, пустые стены с облупившейся краской, по цвету столь напоминающие могильные оградки, и нетрудно было представить это место заброшенным. Легко и естественно выглядели бы битые стекла, осколки которых лежали бы на всех поверхностях, а на стенах проросшие дикие растения, плафоны бы раскачивались на ветру… вся жизнь дорога к смерти — вот что возникло в моей голове. Огромная вселенная, как утверждают — бесконечная, во что трудно поверить. И мы крутимся на крохотном ее отрезке совершенно случайно. Они все умрут, все будет снесено, это место закроют или оно снова сгорит. Никто из людей не проживет слишком долго, все умрут. Арина уже умерла. Наташа тоже. Потом Энже. Нет, наверное, сначала Тамара Федоровна, а потом Энже. А если я проживу дольше? От мысли о том, что Энже однажды тоже оставит меня, мое сердце сжалось. А потом возник страх, отчего меня бросило в жар: а вдруг она уже мертва? Последнее сообщение от нее приходило поздним вечером, когда я коротко отписалась о произошедшем и уснула, выпив на пол таблетки снотворного больше. Я срочно написала ей, интересуясь, как она. До двойной галочки, что символизировало прочтение, прошло две минуты, за которые я успела представить себе ее похороны.
— Акылай? — телефон выпал из моих рук на скатерть с бледными жирными пятнами. — Может, тебе валерьянки?
ebooksa