— Волонтеры приезжали, — мне ясно вспомнилась старая, кажется, еще советская азбука с пионерами и ценой в копейках на обороте, — в рамках благотворительности занимались с нами.
Мне не столько тогда нравилось читать, сколько превосходить в чем-то других, поэтому, быстро запомнив буквы, я стала часто практиковаться вслух.
— Особенно когда приезжали смотреть, я брала книжку, якобы невзначай садилась на диван, и читала другим детям.
— Вы предполагали, что если продемонстрируете свои навыки, то вас заберут? Вы хотели, чтобы вас выбрали?
— Я не мечтала об этом так навязчиво, как другие, но, сами понимаете, все этого хотели. Там “за забором” была совершенно другая жизнь, какая-то чудесная, о ней писали в тех самых детских рассказах. Вообще, я считаю это упущением. Все детские книги написаны с точки зрения нормальной семьи, а из произведений предполагается мы должны получать какой-то опыт, — Анастасия Леонидовна очень озадаченно смотрела на меня. — Но этот опыт из рассказов сродни сказкам для таких, как мы. И представляли мы жизнь в семье так, как было написано. Поэтому, чем старше мы становились, тем чаще возвращали обратно тех, кого забрали, потому что этот мир не соответствовал тому, что мы читали.
— Как вы думаете, касается ли это «взрослых» произведений?
— Зависит от жанра. Порой новостные статьи от антиутопий не отличить. А в остальном да, у книг есть сюжет и финал, который чаще всего счастливый, поэтому кажется, что в жизни так же.
— Полностью с вами согласна, Акылай.
Наш разговор, как мне показалось, не продлился и часа, но неожиданно для себя я отметила, что за окном начало вечереть. Анастасия Леонидовна посмотрела на часы — каждый сеанс так заканчивался, и я ликовала, когда замечала это, но не в тот день. Мне даже понравилось говорить ей, сложилось впечатление, что она меня слушает.
— Так, — папка с щелчком захлопнулась, — предлагаю продолжить с этого момента завтра.
Уже за дверью я поняла, что меня развели, как ребенка. И первым порывом было, конечно, отправиться к заведующему и требовать выписки, но по пути до палаты я нашла сотню убедительных причин этого не делать, что сводились к элементарному желанию, чтобы меня выслушали.
— Значит, вы хотели, чтобы вас удочерили?
— Да, но потом перестала.
— Почему?
— Во-первых, меня никто даже не рассматривал в качестве потенциальной дочери, так что практического смысла хотеть этого не было.
Впервые я расслабилась и откинулась на кресле: картину убрали, а смотреть на Анастасию Леонидовну я не хотела.
— Может, вы просто не знаете о том, что кто-то вами интересовался? Почему вы считаете, что никто не стал бы вас удочерять?
— Шутите? Я — киргизка в европейской части России, тут всем подавай светленьких-голубоглазеньких. Как бы я не старалась подходить по другим аспектам, моя внешность решала за меня.
— У меня есть запись о том, что в возрасте 14 лет вас взяли под опеку. Это принципиально отличается от того, что вы хотели?
— Это был детский дом семейного типа, там не 500 человек, а не около 10. К тому же, меня взяли только потому, что я родилась в день смерти дочери опекунов.