— В доме есть кое-какие продукты, взятые в кредит у лавочника в Миднайте. Он получает в банке по этому чеку. Я оформил на него доверенность в целях обоюдной…
— Так. А если этих продуктов не хватит на двадцать дней?
— У меня еще осталась одна свинья.
— Где она?
— На воле, — сказал хозяин. — Здесь в обычае пускать на зиму скот на вольный выпас. Время от времени она является домой. А не явится — тоже не беда; я смогу, вероятно, отыскать ее по следам, когда приспеет…
— О да! — воскликнул он. — Беды нет никакой, ведь чек прибудет. И лавочник получит по нему и вычтет стоимость уже съеденного вами, и если что останется из денег, то остаток ваш. А к тому времени и свинья будет съедена или так и не поймана, и что собираетесь делать тогда?
— Тогда уже весна почти наступит, — сказал тот. — Весной я планирую…
— Наступит январь, — сказал он. — А затем февраль. А затем еще добрая половина марта… — и когда остановился снова, проходя кухню, Фонсиба не шевельнулась, словно даже не дыша, как будто неживая, — лишь глаза смотрят на него; он шагнул к ней, но и теперь она не шевельнулась в своем углу, потому что отодвигаться было некуда; лишь огромные бездонные иссиня-черные глаза в узком, худом, исхудалом светло-кофейном лице глядят неузнающе, без тревоги, без надежды.
— Фонсиба, — сказал он. — Фонсиба. Здорова ли ты?
— Я свободна, — сказала она. Миднайт состоял из трактира, платной конюшни, большой лавки (туда, значит, и поступает этот чек в целях обоюдной выгоды и удобства, подумал он), лавчонки, салуна и кузницы. Но был здесь и банк тоже. Председатель правления (а попросту — владелец банка) оказался земляком, миссисипцем, и в войну, как и отец, служил у Форреста в коннице; и, разгрузившись, сняв с тела золотой пояс впервые за восемь дней пути, и взяв карандаш и бумагу, Айзек помножил три доллара на двенадцать месяцев и разделил тысячу долларов на полученное число; таким путем деньги можно будет растянуть почти на двадцать восемь лет, и в теченье этих лет она по крайней мере не умрет с голоду; владелец банка обещал самолично отправлять эти три доллара через надежного посыльного ей в собственные руки ежемесячно пятнадцатого числа; и он вернулся домой, и на этом записи кончались, ибо к 1874 году и отец и дядя уже умерли, и старые счетные книги — как отец положил их на место в тот день последней записи в 1869 году, так они и остались лежать на своей полке над столом. Но он мог бы докончить родословную:
да только кончена она была и так уж: не Люций Квинтус и т. д. и т. д., а Лукас Квинтус, — не отказываясь называться Люцием, а просто убрав это слово; не отклонив, не отбросив все имя, а на три четверти использовав его — попросту взяв имя и преобразив его, из чужого, белого, сделав своим собственным, сам его составив, сам породив и утвердив и наименовав себя, как учинил то некогда и старый Карозерс, что бы там ни стояло в метрических записях
и это уже всё: в 1874 году Айзек был мальчик; в 1888 году — взрослый мужчина, отказавшийся, отвергнувший, свободный; к 1895 году — муж, но не отец, женатый, но все равно что вдовый, и давно уже понявший, что человек не бывает свободным и, вероятно, не вынес бы свободы; состоящий в браке и живущий в Джефферсоне, в новом, наскоро сколоченном домике (участок и материал для дома дал молодоженам тесть); и вот однажды утром возник в дверях комнаты Лукас, и — взглянув на дату мемфисской газеты, которую держал в руках, читая, — Айзек подумал:
и это всё; и Маккаслин:
— Были и другие, не одни лишь Бак и Бадди ощупью следовали правде, столь запутанной для тех, кто проповедовал ее, и столь малопонятной для тех, кто ее слышал; и все ж настал ведь 1865-й год.
а он:
— Но недостаточно их было. И недостаточно было отцу и дяде Бадди следовать ощупью правде пусть и через два всего лишь поколения после деда; мало этого было бы, если бы даже, кроме деда, не было пред Его ликом никого и не нужно Ему было бы и отбирать, избирать. Но все ж Он предпринял попытку. И знаю, что ты сейчас скажешь — что, сам сотворив людей, Он мог надеяться на них не больше, чем гордиться ими иль печалиться. Но Он и не надеялся, Он просто ждал, что будет, потому что создал их, дал им жизнь и движенье, и притом так уже долго с ними провозился; а возился с ними столько потому, что видел, как, отдельно взятые, они способны на все самое высокое или же низкое, спутанно и непонятно всплывающее в их воспоминании небес, где создан ведь и ад тоже, — и потому Он должен допустить их либо допустить кого-то где-то равного Себе и, значит, перестать быть Господом — и потому должен принять ответственность за то, что сотворил сам, дабы не возроптать на самого себя в своем верховном горнем одиночестве. И знал Он, должно быть, напрасность попытки, но ведь Он был их создателем и видел их безмерную способность на высокое и низкое, ибо сформировал их из Первоосновы, содержащей всё, и наблюдал их каждого с тех пор в их высоте или низости, а почему? а как? или хотя б когда? — они и не ведали; и наконец увидел Он, что у всех у них дедова натура и что даже из отобранных, избранных лучшие будут всего-навсего Баками и Бадди, а иного ждать Ему нельзя (не надеяться, о нет, а ждать), и даже таких Баков окажется мало, а в третьем поколении даже их не станет, а только…
и Маккаслин:
— Вот то-то же.
и он:
ebooksa