Собрание сочинений в 9 тт. Том 6

— Да. Если Он смог провидеть моего отца и дядю Бадди в дедовом естестве, то и меня Он должен был провидеть — Айзека, Исаака, рожденного во времена уже не Авраамовы и не согласного быть отдаваемым в жертву[31]; оставшегося без отца и, значит, в безопасности; отвергнувшего жертвенник, ибо раздраженная Рука на сей раз может и не дать козленка для заклания взамен…

и Маккаслин:

— Убегаешь?

и он:

— Пусть так. Убегаю… И наконец однажды Он промолвил то же, что сказал ты в этой комнате тогда мужу Фонсибы: «Довольно. Хватит»; не в раздражении молвил, не в гневе, даже и не оттого, что противно стало до смерти, как тебе тогда, а просто «Хватит», и окинул взглядом все в последний раз, еще один раз напоследок, ибо Он ведь создал их; оглядел этот край, этот Юг, которому даровал столько — леса для дичи и реки для рыбы и глубокую тучную почву для сева и влажную весну, чтобы всходило семя, и долгое лето, чтобы вызревало, и ясную осень на сбор урожая, и короткую мягкую зиму для блага людей и животных — и не увидел надежды нигде, и за пределы края кинул взгляд, туда, где должна бы обитать надежда, где на восток, на север и на запад беспредельно раскинулся весь этот столько обещавший материк, задуманный как гавань, убежище для воли и свободы от того, что ты назвал жалким закатом Старого Света, — и предстали Его взору богатые потомки работорговцев, бабы обоего пола, для которых негр, о чьих бедах они вопили, был таким же экспонатом, экзотическим образчиком, как бразильский привезенный в клетке попугай, — бабы, принимающие в теплых, наглухо закупоренных залах резолюции о насилии, об ужасах, о возмущении и отвращении; политиканы, громовыми речами добывающие голоса избирателей, и проповедники, шаманскими спектаклями зарабатывающие свой гонорар, для кого несправедливость и насилие, чинимое над неграми, было такой же отвлеченностью, как Тариф, как Серебро или Бессмертие, и для кого кандалы и отрепья черных рабов служили такой же митинговою приманкой, как и пиво, флаги, огнь геенны, игра на пиле и прочие цирковые фокусы; и предстали вертящиеся шестерни фабрик, ради прибыли производящих новые кандалы и новое убогое тряпье взамен сносившегося, прядущих хлопок и выпускающих машины для его очистки, вагоны и суда для перевозки, и предстали люди, что владеют фабриками и получают прибыль, что устанавливают и берут налоги на хлопок, и плату за его перевозку, и комиссионные за продажу, — и мог бы Он отвергнуть их как свое творение отныне и вовеки из рода в род, пока не только Старый Свет, из которого Он спас их, но и этот Новый Свет, который он открыл им и куда привел их как в убежище и гавань, обратится в жалкий камень, охладевающий на последнем багряном закате среди бездыханного моря[32], — если бы не один молчаливый вахлак средь всего этого пустого шума и никчемной ярости, не один-единственный простак средь всей этой оравы крикунов, который был настолько простаком, что решил: насилие и ужасы — это не жупел и не отвлеченность, а просто-напросто насилие и ужасы, и был настолько вахлаком, что решил действовать, а болтать он не мастак был и не грамотей, — или, возможно, недосуг ему было болтать, — один из всех из них, не сверливший Ему слух лестью и божбой, потом мольбою, а потом угрозой и не удосужившийся даже уведомить Его заранее о своем намеренье, так что другой кто, помельче Его, мог бы и не обратить внимания на простое действие — на снятие дедовского длинноствольного ружья с оленьих рогов над дверью, — и, заметив это действие, Он молвил: «И меня зовут Браун»[33]. А тот: «И меня тоже». И Он: «Тогда кто-то из нас не Браун. Ведь я против убийства». А тот: «И я тоже». И Он, торжествующе: «Так куда же ты идешь с этим ружьем?» И тот ответил одной фразой, одним словом; и Он, не ведающий ни надежды, ни гордости, ни печали, изумился: «Но где же твое Общество, твой Комитет и Должностные Лица? Где твои Протоколы, Предложения? Парламентские Процедуры?» А тот: «Я не против всего этого. Протоколы с процедурами, должно быть, хороши для тех, у кого время есть. Я только против того, чтобы слабых, потому что они негры, держали в рабстве сильные — потому только, что белые». И вот Он снова обратил благой свой лик к нашему краю, решив его все же спасти, ибо столько уже для нас… и Маккаслин:

— Для нас?

и он:

— …для людей этих, которых все еще опекал, ибо они Его созданья…

и Маккаслин:

— Обратил свой лик к нам? Благой лик?

и он:

— …чьи жены и дочери все же хоть супы и холодцы варили для черных, когда тех сваливала болезнь, и шли с подносами по грязи и сквозь стужу в смрадные лачуги, и сидели там, поддерживая огонь в очаге, покуда не переломится болезнь и не спадет горячка, — но Ему недостаточно было того; а когда болезнь особенно тяжка случалась, то раба по их распоряжению переносили в господский дом, даже в гостиную, и там они ходили за больным, — что, впрочем, белый господин сделал бы и для любой иной своей недужной скотины, скажем лошади, но вот человек, нанявший ту лошадь в конюшне, уже не сделал бы, — однако ж и того недостаточно было Ему; так что молвил Он, но не в печали, ибо сам сотворил их и потому не мог питать печали так же, как не мог питать надежды или гордости: «Очевидно, научить их может одно только страдание, а запомнить могут они лишь подчеркнутое кровью…»

и Маккаслин:

— Эшби едет прогуляться под вечер[34], навестить каких-то дальних материных родственниц или приятельниц, и наезжает случайно на стычку сторожевых отрядов, и, спрыгнув с коня, в своем плаще с малиновым подбоем, — мишень отменная для пуль, — ведет горстку незнакомых солдат на укрепленную позицию стрелков, сызмала набивших глаз и руку на лесной охоте. Боевой приказ генерала Ли, в который завернули, должно быть, пяток сигар, а кончив курево, обертку выкинули — и нашел ее янки, офицер-разведчик, на полу салуна за линией фронта северян, когда Ли уже разделил свои силы перед Шарпсбергом[35]. Или вспомнить Джексона в Чанселлорвильском сражении — он смял уже фланг Хукера[36], считавшего охват своего фланга неосуществимым, и ждал только рассвета, чтобы продолжить неустанные гвоздящие удары, что отбросили бы все вражеское крыло на Чанселлорвиль, на штаб-квартиру Хукера, который, сидя на веранде за ромовым пуншем, слал Линкольну депеши, что он разбил войска Ли; и тут Джексона — средь темной ночи, среди целой стаи младших офицеров — находит и сражает пуля, посланная одним из его же дозорных, и командование принимает Стюарт[37], этот храбрец, словно родившийся при сабле и в седле и со всевозможным воинским уменьем, кроме лишь уменья тупо крушить и гвоздить неприятеля; и тот же Стюарт уходит в рейд по пенсильванскому задворью как раз тогда, когда генералу Ли из всех сведений о войсках Мида наиважней бы знать расположение Хэнкока на гряде Семетери-ридж; а вспомнить Лонгстрита[38] в той же Геттисбергской битве, или когда в темноте, по ошибке, один из его собственных бойцов сшибает Лонгстрита пулей с седла, точь-в-точь как раньше Джексона убили. Обратил свой лик к нам? Благой лик?

и он:

— А как было иначе заставить их драться? Кто, кроме Джексонов, и Стюартов, и Эшби, Морганов и Форрестов, смог бы нагнать такого страху на всех на них? На фермеров Среднего Запада, что владели не десятками и сотнями акров, не плантациями хлопка, табака или сахарного тростника, а несколькими акрами земли и обрабатывали ее сами, не нуждаясь в рабах, и не желая их иметь, и уже устремляя взгляды вдаль, на тихоокеанское побережье, а на земле своей порою не пробыв и полувека и временно осев на ней по той лишь незадачливой случайности, что издох вол или сломалась фургонная ось. На механиков Новой Англии, что и вовсе землей не владели и все мерили водоизмещением и стоимостью фабричной выделки; и на узкую прослойку судовладельцев и оптовиков, все еще оглядывавшихся за Атлантику, а с нашим континентом связанных лишь здешними своими конторами. И на тех, кому деляческая прыткость должна бы позволить загодя увидеть, — на аферистов-махинаторов, спекулировавших мифическими городскими участками застройки в дебрях материка. И на тех, кому коммерческая проницательность должна бы дать заранее уразуметь, — на банкиров, державших в залоге и землю, которую фермеры при первой же возможности готовы были бросить, и железные дороги, поезда и пароходы, на которых те готовы были устремиться еще дальше на запад, и фабрики, станки и многоэтажные дома, где скученно жили фабричные люди. (И на тех, кому досуг и образованность должны бы позволить вовремя понять и ужаснуться и даже кое-что предотвратить, — на воспитанных в Бостоне (даже если не рожденных там) холостых наследников длинной ветви бостонски воспитанных незамужних тетушек и дядюшек-холостяков, чьи руки не знали мозолей иных, чем от красноречиво обвиняющего перышка, и для кого сразу же от линии прилива начиналась дебрь и глушь, а достойны взгляда были только бостонский Бикон-хилл[39] и небеса. Я уж не говорю о всей шумливой своре тех, кто примазывался к первопоселенцам, — о лае и гвалте политиканов, о сладкоголосье самозваных служителей божьих, о…

и Маккаслин:

— Погоди. Погоди-ка минуту.

и он:

— Позволь мне высказаться. Я пытаюсь объяснить главе моего рода то, что я обязан сделать и чего сам не понимаю до конца, — пытаюсь не оправдать свое решение, а объяснить, насколько в моих силах. Я мог бы просто сказать, что не знаю, почему обязан отказаться от наследства, но знаю, что обязан, ибо иначе не будет совести моей покоя, а мне в жизни нужна лишь спокойная совесть. Но ты — глава моего рода. Более того. Я осознал давно, что ты мне вместо отца, хотя сам ты осознаешь сейчас, что вместо сына я тебе не буду… Итак, я уж не говорю о сочинителях законопроектов, о скупщиках векселей, о полуграмотных учителях школьных, о самоименованных вождях и проповедниках, обо всей этой орде недоучек, одним глазом любующихся на себя, а другим косящихся на конкурента в такой же бессменно-единственной белой рубашке. Кто еще смог бы заставить их сражаться — смог бы вселить в них такой страх и ужас, что они сплотились, повернулись лицом все в одну сторону и даже замолчали на время, — кто бы еще и через два военных года настолько ужасал их, что слышались среди них голоса, всерьез предлагавшие перенести столицу за рубеж и тем спасти от разорения и разграбления южанами, чье белое мужское население в совокупности своей едва равнялось населенью одного большого северного города, — кто, кроме Джексона, которого в долине Шенандоа три армии ловили, так и не поняв, на откате ли из боя они сами или только лишь вступают в бой; кроме Стюарта, который со всем своим соединеньем совершил круговой обход вооруженной силы[40], какой еще не видел этот континент, чтобы разведать ее с тыла; кроме Моргана, который повел конницу в атаку на броневую канонерку[41], севшую на мель. Кто еще объявил бы войну державе, площадью вдесятеро обширней Юга, населением численнее во сто крат, а ресурсами богаче тысячекратно, — кто, кроме людей, способных верить, что для успешного ведения войны не острота ума, не сметка, не политика, не дипломатия, не деньги и даже не простая арифметика и честность необходимы, а лишь любовь к родному краю и отвага…