Кость от костей

22
18
20
22
24
26
28
30

– Я велел не вспоминать больше о матери, – процедил Уильям. – Считай, что ее больше нет.

Сэм захотелось кричать, вопить, мол, он не сможет отнять у нее маму, не сможет вести себя так… Но у нее болела голова, щека и рот, и она очень испугалась – испугалась того, что еще он может сделать, если она его ослушается.

Но он же не может сделать так, чтобы я забыла маму и Хезер, подумала девочка. Он не может забраться мне в голову. Я могу вспоминать их сколько душе угодно. И при первой же возможности убегу и вернусь домой. Надо просто притвориться хорошей; надо думать и все замечать.

– Где мы? – спросила она.

Уильям снова улыбнулся. Раньше ей казалось, что у него очень веселая улыбка, но теперь при виде ее Сэм стало тошно.

– Мы едем в одно особенное место, моя милая девочка. Особенное место, где будем только мы с тобой. – Он взглянул на ее босые ноги и нахмурился. – Но нам придется купить тебе обувь. И теплые вещи. Там, куда мы едем, холодно даже летом.

Если они заедут в магазин одежды, она сможет сбежать. Она сможет закричать и будет вопить до тех пор, пока кто-нибудь не придет и не поможет. В больших супермаркетах обычно бывают охранники, а охранники – они же как полицейские. У некоторых даже есть пистолеты.

Она видела охранников с пистолетами в торговом центре, куда мама иногда водила их с Хезер за покупками. Они редко покупали одежду, денег не было, но любили ходить и просто разглядывать вещи, представлять, как будут выглядеть в новых джинсах или блузке. Они ходили в универмаги и брызгались духами; иногда продавщицы предлагали накрасить маму, но та всегда отказывалась. Мама почти не красилась, только пользовалась блеском для губ и тушью для ресниц, и Сэм понимала, что продавщицы только делают вид, что макияж бесплатный, а на самом деле хотят, чтобы мама потом купила косметику.

После того как они попробовали все духи, мама обычно вела их на фудкорт поесть мороженого в рожке из «Макдоналдса». Сэм это нравилось, и она даже не расстраивалась, что у них не было денег на новую одежду и туфли. Она просто была рада побыть с мамой и Хезер, даже если на вещи можно было только смотреть.

Сэм украдкой покосилась на Уильяма. Ходить с ним по магазинам наверняка не то что с мамой. Она помнила, как крепко он держал ее на лестнице. Надо смотреть в оба, и как только представится шанс, бежать что есть мочи, иначе он снова схватит ее, зажмет ей рот, и она уже никогда не вырвется.

Она, должно быть, снова уснула и проснулась, когда грузовик остановился. Уильям открыл пассажирскую дверь и вынес ее на руках.

– Давай, милая. Остановка.

Ей хотелось, чтобы он перестал называть ее «милая». Дома он тоже так говорил, когда мама и Хезер были рядом; называл ее «милой девочкой» или «красавицей», но маму с Хезер он тоже так называл, и тогда это не казалось странным. Сейчас же казалось, и ей почему-то становилось не по себе.

Они остановились у небольшого кирпичного здания рядом с длинной парковкой. На парковке больше никого не было. Сэм замерзла. Ее босые ноги словно превратились в ледышки. Уильям крепко ее держал, когда они вошли внутрь.

– Но это мужской! – воскликнула она, когда он повел ее с собой в туалет. – Мне нельзя в мужской!

– Нам надо держаться вместе, – ответил Уильям, и она решила не возражать, потому что глаза его стали как льдинки и она учуяла угрозу.

Он поставил ее у двери в кабинку. Кафельный пол был холодным и грязным, пахло хлоркой и мочой.

– Иди и сделай свои дела.

Сэм не хотелось ступать по этой плитке и тем более не хотелось заходить в кабинку босиком, но Уильям смотрел на нее такими глазами, что она не осмелилась возразить.

В кабинке на полу были волосы, грязь и песок, и Сэм попыталась не думать о том, на что наступает. Стульчак оказался очень высоким для ее роста; она с трудом взгромоздилась на него, чтобы пописать. Ноги не доставали до пола, и ей удалось выдавить из себя лишь тоненькую струйку. У нее никогда не получалось писать, когда она нервничала: Сэм терпела, а потом расслаблялась, и приходилось бежать в туалет скорее, чтобы не промочить штаны.