– Чтоб вас Тени сожрали!
Вскоре с лязгом, слышным на всю округу, захлопнулись арганитовые ворота, которые Тарина, конечно же, оставила для Волков открытыми.
– Давай на берег, – сказал Кинн.
Течение нас сильно сносило, а одежда и обувь казались выруб ленными из тяжелого азонита. Когда наконец мы выбрались из воды, ноги у меня подкосились, и я рухнула в траву. Кинн устало опустился рядом.
Только теперь я смогла спокойно рассмотреть его – и охнула про себя. Его лицо было покрыто ссадинами и синяками, самый большой – на левой скуле. Сам Кинн показался мне старше и немного чужим. Смутившись, я опустила взгляд и заметила, что на левом предплечье его куртка была разрезана и потемнела от крови.
Вслед за мной Кинн посмотрел на рану и, пошевелив рукой, хрипло сказал:
– Мелочь. Повезло.
Не отвечая, я тут же оглянулась в поисках подорожника. Если я чему-то и научилась за прошедший месяц, так это обрабатывать бесконечные порезы и ожоги. Я нашла подорожник неподалеку и, сорвав пару чистых листочков, растерла их в руках, пока не выделился сок.
Не поднимая на Кинна взгляд, я сказала:
– Давай приложу.
Чуть помедлив, он протянул мне руку. Стараясь не показывать, что мне дурно от вида крови, я прижала подорожник к ране.
– Теперь надо бы чем-то перевязать.
В задумчивости я взглянула на себя: вся одежда у меня вымокла, а ткань рубашки была слишком плотной, чтобы ее рвать. Кинн прервал мои размышления:
– Обойдусь и так. Спасибо.
– Но…
Я подняла голову, и наши взгляды встретились. Казалось, за прошедший месяц он стал еще более закрытым, настороженным, а в его движениях появилась резкость. Но сейчас в дымчато-серых глазах светилось какое-то теплое чувство. Повинуясь порыву, я слегка улыбнулась.
И Кинн улыбнулся в ответ. Неуверенно, робко. Но от этой улыбки мое сердце радостно дрогнуло.
Налетел порыв ветра, и я поежилась. Улыбка Кинна тут же пропала, как солнечный луч в хмурый день.
– Надо попасть в поместье, – сказал Кинн.
– Но как же Волки? Что они задумали?