Кроме того, нужно было осуществлять курьерскую службу, доставляя сведения из Польши во внешний мир; еще одна рядовая часть работы. Во время второго его путешествия за пределы Польши его поймали немцы.
– Молодой эсэсовец, который меня допрашивал, был очень любезен, – сказал поляк, – он сказал мне, что немцы всего лишь хотят дружить с поляками. Они хотели бы узнать, кто лидеры нашего движения, чтобы сотрудничать с ними.
Эсэсовец задавал вопросы, и когда каждый вопрос оставался без ответа, другой немец, стоявший за стулом, бил поляка резиновой дубинкой – с медицинской точностью, прямо по открытым костям черепа за ухом. Такую боль невозможно себе представить. Через четыре дня молодой поляк, опасаясь, что ему повредят мозг, вскрыл себе вены. Немцы обнаружили его слишком рано и, действуя, как всегда, рационально, сделали ему переливание крови, ведь он был нужен им живым. Позже он бежал из немецкой тюремной больницы и продолжил свою работу в качестве служащего подпольного государства.
С его точки зрения, в этой истории нет ничего особенного. О себе он рассказывал неохотно и с полным безразличием. О том, что немцы делали с его страной, он говорил очень спокойно, оперируя фактами, без всякой ненависти. Возможно, отвращение было сильнее ненависти; возможно, это вообще сильнейшее чувство из всех возможных. Немцы стали болезнью, распространившейся по Европе, и здоровый духом человек мог испытывать к этой болезни лишь отвращение.
Эти двое поляков спокойно рассказывали об ужасах, из которых состояла их жизнь. Но когда еврей в той же флегматичной манере заговорил о варшавском гетто, даже поляки были потрясены. Этот человек носил британскую униформу: сейчас он служит рядовым в здешней армии. До войны он был сотрудником Лиги Наций, юристом, образованным человеком, который много путешествовал и жил жизнью, которую выбрал сам. А потом по собственному желанию он все это бросил и вернулся в варшавское гетто, где жил вплоть до величественной и безнадежной битвы в конце. Поляки помогли ему бежать во Францию, потому что знания этого человека могли послужить другим евреям, которые еще остались живы в Европе. Он работал во Франции так долго, как мог, а затем приехал в Англию, чтобы вступить в армию. Ему было тридцать шесть, и в глазах его читалось, что видел он слишком много.
Евреи бежали в Варшаву из других частей Польши; немцы собрали всех их и загнали в гетто; затем они построили трехметровую стену, отгородив эту часть города от внешнего мира. 350 тысяч человек оказались за стеной, лишенные права покидать территорию гетто или работать. Поскольку никто не умеет выращивать еду из булыжников, они выживали за счет скудных пайков, которые им выдавали немцы. Голод душил их каждый день. Голод – это медленная мука, с помощью которой уничтожается человеческое достоинство. У молодых немцев в форме всегда было над чем посмеяться: можно кинуть на улицу кусок хлеба и смотреть, как голодные люди дерутся за него, – забавное зрелище. В условиях голода и тесноты, в неотапливаемых домах, когда нет возможности поддерживать городскую санитарную систему, приходят болезни. По гетто пополз тиф. Немцы не пускали к евреям врачей и не разрешали выдавать лекарства. По утрам, рассказывал еврей, люди выходили и накрывали трупы на улицах газетами. Больше им нечего было сделать для мертвых. Позже по улицам проезжали немецкие грузовики и забирали тела.
Немцы также устраивали вечеринки со стрельбой, сказал еврей. Он говорил об этом, криво улыбаясь, будто ему было стыдно это повторять. Молодые немецкие солдаты шныряли по гетто и палили во всех, кого видели, а евреи убегали от них, как загнанные звери. Таким способом убивали они немногих, но развлечение для немцев все равно было неплохое. И все это время евреи ждали, не зная, что будет дальше. Все это время они надеялись. Они не могли поверить, что их изолировали просто для того, чтобы проще и эффективнее уничтожить. Они не могли осознать, что каждый еврей в Варшаве был обречен на смерть.
Но в конце концов они это поняли, когда столкнулись с голодом, болезнями, казнями заложников и убийствами на улицах. Глядя на стену, окружившую их, они осознали, для чего она выстроена. Тогда они решили сражаться, взяв в руки то немногое оружие, которое смогли достать контрабандой. С самого начала было очевидно, что восстание варшавского гетто – массовое самоубийство. Но это был красивый жест, и последний, который евреи могли сделать. Люди в гетто никогда не сомневались, что союзники выиграют войну, сказал еврей, но знали, что для них уже будет слишком поздно. Тяжело умирать, зная, как близка помощь.
Сейчас он говорил от имени погибших, от имени двух с половиной миллионов убитых польских евреев. Он был свидетелем величайшего организованного уничтожения, которое только знал мир, и отказывался в него верить. Нет, его народ не может быть уничтожен. Евреи – это нация, говорил он, у них должна быть своя страна. Никогда больше они не должны быть изгнаны и скитаться по миру. У них должен быть дом. Эти колоссальные страдания не должны пройти впустую. Он думал о будущем; он думал о мире, который будет безопасным, достойным и свободным. Удивительно, но о немцах он не сказал ни единого слова.
Польша казалась ужасно далекой, темной и безмолвной, и немцы пытались превратить ее в кладбище. Но здесь были эти три поляка, а в Польше – десятки тысяч таких же, как они, и за четыре с половиной года организованных репрессий немцы так и не смогли остановить их. Мы почти не можем представить себе жизнь в Польше, но эти люди без имен могут рассказать об этой жизни и говорить от имени миллионов представителей своего народа, лишенных права слова. Что я хорошо себе представляю – так это то, что немцам, которые правили Польшей, но так и не покорили ее, теперь будет очень страшно.
Приезжайте в Италию
Джип вел французский солдат с большими, темными и грустными глазами. Худой, невысокий и грязный, он выглядел нездоровым. Мы опустили лобовое стекло и крышу джипа, снег сменился градом. Узкая и скользкая дорога петляла по горам. Ветер задувал с серых каменных склонов, летел над снежными вершинами и гнал град нам в лицо.
Как и всем остальным на дороге, водителю маленького джипа приходилось нелегко. Время от времени мы проезжали мимо совершенно бесполезного знака: на доске нарисован череп с костями, а ниже подпись на французском: «Враг видит вас». Совершенно излишнее предупреждение. Несешься по крутой дороге, замерзая до полусмерти, а врагу, чтобы не увидеть тебя, надо было бы быть слепым; он сидит прямо напротив, вон на той заснеженной горе.
Вдруг водитель джипа заговорил, с неожиданной горькой насмешкой. «Visitez l’Italie!» – сказал он.
Раньше на всех железнодорожных станциях во Франции висели рекламные плакаты с изображением солнечной и пленительной страны. На картинке темноволосая девушка ела виноград или, может быть, просто смеялась, и плакаты призывали туристов: «Приезжайте в Италию».
Что ж, мы приехали в Италию, оказавшись на ее небольшом, своеобразном и опасном участке – на французском фронте. Сражения шли за горную цепь; французы удерживали ее, а на горах напротив, повыше, сидели немцы. Горы справа были заняты поляками, а слева, вокруг Кассино, – американцами. Война в Италии вообще выглядит очень любопытно. Однажды мы посчитали, что через всю страну, от Средиземного моря до Адриатики, протянулись войска двадцати народов и национальностей, и все они сражались с немцами. Французы на своем фронте удерживали самую высокую горную гряду. Здесь было холоднее всего – а холодно было везде. Никто не верил, что этот ветер когда-нибудь станет слабее шторма, и стоило мелькнуть надежде на весну, как вновь шел снег.
Прежде чем оказаться на этой голой дороге, водитель джипа работал барменом в Касабланке. Теперь из его обветренных замерзших губ донеслось:
– Вы когда-нибудь пробовали коктейль «Александр», мадемуазель?
Мы проехали мимо сгоревшего американского танка, свернули и увидели два грузовика, которые рухнули в овраг и висели почти перпендикулярно склону горы. «Александр» – ужасное сладкое пойло, которое готовят из crème de cacao[39].
ebooksa