Кинджиро смутился, ловя откровенно веселый взгляд Идзуми и замечая улыбку на лице Горо.
– Я храню верность своей жене, Идзуми-сама. И для нее берегу свой огонь. Тем более, скоро ее увижу.
Идзуми перестал улыбаться, довольно заворчал:
– Верность дому – всегда правильно! Мужчина может развлечься вдали от Родины, но дома он должен проявлять уважение к своему имени.
Идзуми отпустил секретаря и советника, сам налил себе чаю, приложил пальцы к горячей чашке, зажмурился от удовольствия и посмотрел в темень окна. На миг представил себя там, среди ветра и дождя, в грязи и мраке.
Невольно поежился. Нет, только в молодости тяготы и невзгоды можно переносить с легкостью. В зрелом возрасте более пристойны покой и уют. И это правильно…
Волосы Акины как мягкий шелк, хочется гладить, целовать, ощущать их аромат и свежесть. Василий осторожно тронул губами локон, закрыл глаза.
– Васири, ты дрожишь.
– Да?
– У тебя дрожит рука. Что ты?
Акина поворачивает голову и смотрит на Василия недоуменным взглядом. Но губы предательски разъезжаются в улыбку. Хмелея от близости девушки, Василий наклоняется и хочет поцеловать ее. Но та выставляет вперед ладонь.
– Нет. Васири, нельзя.
– Почему?
– Неприлично. Тут люди.
Василий смотрит по сторонам. В старом саду ни души, только внизу у ручья слышен колокольчик бродяги, но до него добрых сто шагов. А то и двести.
– Акина, мы одни. Я люблю тебя, мой весенний цветок.
Девушка смеется, гладит Василия по щеке и вдруг целует сама. Василий от неожиданности замирает, осторожно касается губами ее губ. Руки сами обхватывают девушку за плечи.
– Я…
– Тс-с… тише. Не надо говорить.
– Я увезу тебя, Акина. Обратно в Токио. А потом в Россию.