— За что вы так со мной? — сквозь слезы кричал Емеля, когда Цент приступил к иглоукалыванию под ногти.
— Попутал, что ли? — возмутился тот. — За Машкой голой подглядывал — раз. Мои сухарики жрал — два. Тушенку пытался присвоить — три. За то, что ты лох — четыре.
— Я не лох! — взвыл Емеля.
— Нет, ты лох, и не отрицай этого. А лоха положено бить, унижать и обирать. Таков порядок вещей, установленный с древних времен.
— Но почему вы решили, что я лох?
Цент прекратил совать ему иголку под ноготь, удивленно взглянул на Емелю и произнес:
— Да что же тут непонятного? Я у тебя тачку и харчи отжал? Отжал. Самого умучил? Умучил. И после этого ты не лох? Пойми — правда в силе. Кто сильнее, тот и прав. Кто круче, тому все, а кто лох, тому неприятности.
— Но это же несправедливо! — разрыдался Емеля, вдруг осознавший, что он по-прежнему остается полным ничтожеством. Зря он думал, что новый мир изменил его. Стоило столкнуться с Центом, и тот наглядно доказал обратное.
— Что справедливо, а что нет, предоставь судить Всевышнему, — набожно перекрестившись, посоветовал Цент, для чего даже на миг прервал пытку. — Ему сверху виднее. Он знает, кому помогать, а кого карать. Вот взять хоть нашу ситуацию. Думаешь, это я тебя мучаю? Нет, это бог тебя карает моими руками. Бог любит конкретных пацанов, они ему на храм крупные суммы жертвуют. А с лохов все одно взять нечего. Никому вы не нужны, ни на земле, ни на небе.
После чего Цент продолжил практиковать акупунктуру девяностых, и долго еще над рощей звучали пронзительные крики истязаемой жертвы.
Спустя несколько часов сплошного ужаса и великой боли, Емеля обнаружил себя лежащим на травке в предсмертном состоянии. Кажется, в ходе очередной зверской процедуры, он ненароком потерял сознание. Но отдохнуть ему не дали. Цент любезно помог ему прийти в себя, между делом наступив каблуком ботинка на мошонку.
— Вставай, лох, для тебя работа есть, — сказал он.
— Хочу умереть! — разрыдался Емеля, катаясь по земле, и теребя ладонями растоптанное хозяйство.
— Ты умрешь, когда я тебе позволю.
А затем затейник Цент предложил Емеле сыграть в свою любимую игру «Вынь да положь». То есть, не то, чтобы предложил. Он поставил жертву перед фактом. Просто сообщил, что теперь они играют в «Вынь да положь». Емеля только и успел спросить — во что? А Цент уже сделал первый ход.
— Давненько я не едал хорошего плова с бараниной, — мечтательно произнес он, и его очи заволокло дымкой ностальгической грусти по навсегда ушедшим временам гастрономического изобилия.
И тут же добавил:
— А сообрази-ка мне плова.
Емеля опешил.
— Кого? — переспросил он, решив, что ослышался.