Зомбосвят

— Мать моя! У тебя совсем никакого представления об экономии. Ну, две, ну, три еще куда ни шло. Но пять….

— Ты же сам все время повторяешь, что не желаешь на себе экономить, — напомнила Машка.

— На себе-то да, — проворчал Цент. — Но суп ведь и вы тоже жрать будете. А вот на вас бы я, пожалуй, сэкономил. Особенно на Владике. Он вообще тушенки не заслуживает. Если каждого начать тушенкой кормить, далеко ли до беды?

Тем не менее, готовый суп был куда заманчивее, чем еще сырой и даже живой человек.

— Что поделаешь, не судьба, — сказал Цент, похлопав несчастного Емелю по бедру. — Кому суждено пойти на завтрак, ужином не станет.

Затем троица села пировать супом из чужой тушенки, заедая оный чужими сухариками. Емелю никто к столу не пригласил, да он и не напрашивался. Цент привязал его к дереву, и заставил наблюдать за тем, как едят другие.

— Вы же не оставите меня здесь на ночь? — пропищал пленник, когда его мучители засобирались отходить ко сну.

— А что нам помешает сделать это? — удивился Цент.

— Но если появятся мертвецы, они же съедят меня заживо, — простонал Емеля.

Цент долго смотрел на него, затем согласно кивнул головой, и промолвил:

— Да. Съедят.

После чего повернулся и пошел спать в машину.

В ту ночь Емеле повезло. Божьим провидением он сумел освободиться от пут. То ли изверг связал его плохо, то ли узел по какой-то причине ослаб, но Емеле, после напряженной борьбы, удалось обрести свободу. О том, чтобы мстить обидчикам, он и не думал. Цент казался ему непобедимым монстром, от которого можно только убегать в великой панике. Свою машину ему тоже пришлось бросить — ключи от нее изверг забрал с собой. Все его нажитые в ходе зомби-апокалипсиса вещи остались в ней, так что Емеле пришлось бежать в одной пропитавшейся потом и кровью одежде. У него не осталось даже оружия. Не осталось ничего, кроме жизни, которую лишь чудом удалось сберечь.

Несколько следующих дней Емеля находился в состоянии панического ужаса. Ему непрерывно чудилось, что Цент идет по его следу, и настигнет с минуты на минуту, после чего снова погонит его по кругам ада. Емеля пробуждался ото сна с диким криком на устах, разбуженный терзающим душу кошмаром. Ему снился Цент в поварском колпаке и заляпанном кровью фартуке, пришедший готовить из него харчо и иные блюда. Затем, по истечении пары недель, когда стало ясно, что ужасный изверг все-таки не стал целенаправленно преследовать свою жертву, Емеля немного успокоился, и смог без содрогания обдумать произошедший с ним инцидент. Цент, несомненно, был ужасен, но, в то же время, и очень крут. Но что именно делало его таковым? Да, он был силен и огромен, но не это являлось главным. Крутость исходила из глубин его конкретной души, и не зависела от телесных габаритов. Будь Цент тщедушным заморышем, он все равно оставался бы чрезвычайно крутым перцем.

В итоге Емеля пришел к выводу, что эта встреча не только стала для него тягчайшим испытанием, но и послужила ценным уроком. Он воочию пронаблюдал эталон крутости, тот образец, на который ему следовало ровняться. Издеваясь над ним, Цент одновременно преподал ему сакральное учение об истинной природе крутости. Крутость не являлась самостоятельной величиной. Она всегда проявлялась в сравнении с чем-то, что ею не являлось. Суть учения сводилась к тому, что ощутить себя крутым было возможно лишь при наличии рядом лоха, а лучше двух или трех. Величайшим перцам в истории удавалось превратить в лохов населения целых стран и утопать в крутости на их бесправном и униженном фоне.

Емеля понял, что его встреча с Центом не была случайной. Их свела судьба. А все те муки, что он пережил, были, в действительности, мистическим актом передачи тайного учения крутости от мудрого и чрезвычайно крутого наставника к сочтенному достойным того ученику. Мощно получая по заднице крапивным веником, он обрел просветление. Кому-то для этого требовались годы медитаций, воздержания и углубленного осмысления сути бытия. Емеля прошел весь курс за несколько чрезвычайно насыщенных часов. А все потому, что наставник ему попался высококлассный. Как усадил ученика ягодицами на муравейник, так тому сразу нирвана показалась с овчинку.

Обретя сакральное знание, Емеля твердо решил идти тропою крутости. И едва оправившись от полученных в ходе учебного процесса травм, взялся за поиски лохов. Крутость была величиной относительной. Кто лох на фоне более крутого, тот крут на фоне менее крутого. Осознав эту истину, Емеля испытал настоящее потрясение. Оказалось, что глубина мудрости, переданной ему наставником, просто бездонна. Ибо тот же принцип крутости лежал в основе взаимоотношений не только отдельных людей, но и целых держав. Недостаточно крутые страны ощущали себя лохами на фоне мировых лидеров. И потому стремились отыскать еще больших лохов, чем они сами, дабы затем ощутить на их фоне собственную крутость. Вот так, играючи, Емеля осознал всю суть идеи евразийства со всеми разворотами на восток, юг и в иные направления, подальше от невыносимо крутого запада. У Емели голова шла кругом. Он боялся представить, какие еще бездны мудрости и познания откроются ему со временем, когда он глубже постигнет крутость. Возможно, он обретет такую невероятную мудрость, что перейдет на новую ступень эволюции, станет не просто человеком разумным, но сверхпацаном конкретным. Однако для этого требовалось развивать свою крутость на практике. То есть начать с того, что отыскать себе личных лохов и возвыситься над ними. И Емеля приступил к поискам.

Вскоре ему повстречался мальчишка лет тринадцати, одинокий, жалкий, запуганный, чуть живой от голода. Емеля повел себя с ним по заветам мудрого учителя: вначале хорошенько унизил, дав сопляку прочувствовать всю его ничтожность, а затем великодушно поделился пищей и даровал свое покровительство. Безотказная комбинация унижений и поощрений сделала свое дело — вскоре мальчишка привязался к нему, как верная собачонка. Когда Емеля прописывал ему подзатыльник, а делал он это частенько, мальчишка не пытался убежать или защититься. Он безропотно стоял на месте и ждал, зная, что за оплеухой последует поощрение в виде конфеты. В общем, вел себя как эталонный лох.

Наконец-то Емеля в полной мере осознал, что значит быть крутым перцем. Крутость давала всеобъемлющую, почти божественную, власть над лохом. Желая выяснить ее границы, Емеля подвергал мальчишку все более и более унизительным процедурам, но даже после сексуального насилия тот остался подле него, продолжая взирать на своего господина щенячьими глазами жалкого безропотного существа. А Емеля ликовал. Он познал крутость, и она оказалась восхитительна. Неустанно благодарил он судьбу за то, что та однажды свела его с Центом. Великий мастер наставил его на путь крутости.

Затем Емеля подобрал еще одного мальчишку, и довольно быстро погрузил его в состояние тотального подчинения. Он нарочно выбирал только сломленных и трусливых подростков. Как-то раз ему попался дерзкий парнишка, из которого, как с первого взгляда понял Емеля, никогда не получится образцовый лох. Он постоянно дерзил Емеле, огрызался, подрывал его беспрекословный авторитет и дурно влиял на прочих малолетних лохов. Пришлось пойти на крайние меры. И Емеля пошел на них, ибо крутой перец не колеблется, когда на кону стоит его крутость. Дерзкого мальчишку он тишком зарезал, внезапно всадив ему нож в спину, а лохам сообщил, что с тем произошел несчастный случай. Лохи поверили, и задавать вопросов не стали.