Форменная идиотка. Мазохистка! Так мне и надо.
Недаром отец повторял, что человек всегда там, где должен быть и с тем, кого заслуживает. Видимо, есть в Раду что-то от моего «отражения», иначе почему нас вдруг притянуло?
Он что-то с чувством выстанывает на родном языке.
– Переведи на человеческий. Может, ты меня матом кроешь. Это раздражает.
– Да я заметил, что ты хоть и морщишься, но сразу становишься мокрой, когда я тебя раздражаю.
Затаив дыхание, слежу за тем, как он подносит мои пальцы к губам. По промёрзшей коже разливается тёплое дыхание, заползает под рукава, под манжеты рубашки, под кожу! Хочу возмутиться, но слова не идут. Понять не могу, как Раду это делает, ведь моё намерение подразумевало осадить его, а не подкармливать орду мурашек.
– Сиди здесь.
Он отстраняется, оставляя мне смутное разочарование, которое усиливается по мере того, как Раду ворошит голыми руками ветки и снег. Кровь из царапин ложится на ледяную корку бурыми мазками. Мне становится дурно. Одновременно корю себя за свой жестокий каприз и злость вчерашняя не даёт открыть рот, чтобы остановить его.
Я закрываю лицо ладонями. Так проще помнить откуда у этого безумия ноги растут.
– Держи свой подарок.
Голос Раду звучит так неожиданно и близко, что я едва не шлёпаюсь с пня.
– Физалис? – Растерянно верчу в руках погнутые стебли с прогнившими буро-зелёными коробками соцветий.
– Не нравятся? Ищем дальше? – сухо интересуется он.
– Не нужно. Цветы как цветы... – Аккуратно встряхиваю куцый букет.
– Тогда пошли, – Даёт он отмашку, направляясь в обратную сторону.
– Ничего себе, удачно мы остановились, – подытоживаю скорее для себя, но Раду слышит.
Слышит и признаётся оборачиваясь:
– Они в этом лесу везде.
– А зачем мы тогда тащились в такую даль? – Непонимающе хлопаю глазами.
– Мне показалось, тебе будет полезно погулять на свежем воздухе.