— Когда-то и отстанет, — сказал Антипов, и подумал, что от нее, от Дуси то есть, вряд ли отстанет: вдова с двумя ребятишками на руках.
— Надеемся, — молвила она.
— Надо надеяться. Без надежды жизнь не в жизнь. Как без работы.
— А невестка ваша воюет все?
— Воюет, должно быть...
— Смелая она. Я бы не смогла.
— Смогла бы и ты, — убежденно сказал Антипов. — Люди часто не знают, чего они могут. Думали разве, что сможем пережить такое?.. А пережили. Теперь уже скоро все образуется.
— Пойду я, — проговорила Дуся с тоской и поднялась. — Мне во вторую смену. А вы, пожалуйста, Захар Михалыч, не забудьте поговорить с начальством насчет меня. Сил больше нет, как домой хочется. Повесилась бы, кажется...
— Ну, ну!
— А!.. — Она махнула рукой и пошла.
Жалел Антипов ее, понимал хорошо, но и знал, что не станет говорить с начальством. Может, это и не бесполезно, а не нужно, вот в чем дело. Как ей прожить с детьми в Ленинграде?.. Ждать надо. Ждать.
В день отъезда сходили с Клавой на кладбище, попрощаться. У могилы копошилась бабка Таисия. Ночью выпал большой снег, и она расчищала дорожку.
— Завалило, — сказала она, распрямляя спину. — Поясница вот ноет, худо. Старость.
— Дайте я. — Антипов протянул руку за лопатой. Ему сделалось стыдно, что он здесь еще, не уехал, а могила уже засыпана снегом.
— Ничего, ничего, я после дочищу, — отстраняя лопату, воспротивилась бабка Таисия. — Сейчас покуда пойду к Павлычевым, там тоже снегу много. Густо шел. А после сюда вернусь. Не беспокойся. — Она взглянула на Клаву. — Красавица, вся в мать. Дай господь тебе счастья и хорошего мужа, доченька. Это для бабы самое главное.
Она пошла, опираясь на лопату, как на палочку.
— Я ее другой представляла, — сказала Клава, провожая бабку Таисию взглядом.
— Я тоже, — хмуро ответил Антипов. — Часто мы в людях ошибаемся.
Они постояли недолго. Захар Михалыч отер рукавом иней с нержавеющей дощечки с надписью и со звездочки тоже. Прошептал: «Прости, мать, если не так что было. Отъезжаем мы сегодня, домой...» Клава всхлипнула разок, но не расплакалась.
День был морозный, безветренный, оттого тишина казалась пронзительной, звонкой. Сосны тянулись в голубое-голубое небо, и лишь одна — сколько хватало глаз — была изогнутой, корявой: возле могилы Галины Ивановны. Что-то в молодости покоробило ее, изуродовало. Так и выросла.
ebooksa