— Я по-русски сказал, припусками. Если у вас нет других дел, прошу извинить, некогда.
— Черт с тобой, зайду на днях, потолкуем.
— Милости прошу.
Он положил трубку и вынул из стола заявление Артамоновой. Перечитал еще раз и написал в левом верхнем углу: «Возражаю». Потом вызвал табельщицу и велел пригласить Зинаиду Алексеевну.
Она пришла тотчас, словно ждала, когда ее позовут. На ней было вчерашнее темно-зеленое платье с глухим воротником-стойкой, которое очень выгодно смотрелось на ее ладной, подтянутой фигуре. Несмотря на свои почти сорок лет, она казалась молоденькой девушкой.
— Что-нибудь случилось? — спросила она.
— Я не могу удовлетворить вашу просьбу, — сказал Анатолий Модестович. — Вот, возьмите заявление. Можете обратиться к директору завода, это ваше право.
Она прочла резолюцию и, пожав плечами, тихо сказала:
— Глупо. Вы сами отлично понимаете... — Она закусила губу и скомкала заявление.
— И еще... Прошу извинить меня.
— Не надо! — Голос ее дрогнул, но больше ничем Зинаида Алексеевна не выдала своего волнения. — А заявление... — Она разжала пальцы, бумажный комок упал. — Я напишу новое, и вы подпишите.
— Нет.
— Вы же взрослый человек, не будьте мальчишкой!
— Думайте обо мне что хотите, но отпустить вас я не могу.
— Вы что-то надумали? — встревожилась она.
— Собираюсь повзрослеть.
— Похвальное стремление, только не нужно при этом делать глупостей. Их и без нас достаточно наделано в этом мире.
— Тем более, — сказал он. — Одной глупостью больше, одной меньше, какое это имеет значение? На днях меня примет по нашему делу главный инженер...
— По вашему делу, Анатолий Модестович. По вашему.
— По нашему, — повторил он. — Если случится так, как предполагал Николай Григорьевич, я не стану отказываться. Следовательно, вам нет нужды увольняться.