Джон Картер – марсианин

Дав знак Вуле следовать за мной, я решительно шагнул в комнату и очутился перед обоими жрецами. При виде меня они обнажили свои мечи, но я жестом руки остановил их.

– Я ищу Турида, черного датора, – сказал я. – У меня с ним счеты, а не с вами. Дайте мне мирно пройти, потому что, если я не ошибаюсь, он такой же враг вам, как и мне, и у вас нет повода защищать его.

Они опустили мечи, и Лакор заговорил:

– Я не знаю, кто ты такой. У тебя белая кожа жреца и черные волосы перворожденных. Если бы речь шла только о безопасности Турида, ты мог бы пройти и мы бы тебе не помешали. Скажи нам: кто ты и по чьему поручению ты здесь? Может быть, тогда мы позволим тебе исполнить то, что и сами хотели бы совершить.

Поразительно было то, что никто из них не узнал меня. Я думал, что известен каждому жрецу на Барсуме лично или понаслышке и что меня могут немедленно опознать в любой части планеты. Действительно, я был единственным белым человеком на Марсе с черными волосами и с серыми глазами – за исключением моего сына Карториса.

Объявить свое имя означало бы вызвать немедленное нападение: каждый жрец на Барсуме был моим потенциальным врагом, потому что каждый из них знал, что именно мне обязаны они падением своей вековой власти над душами людей. С другой стороны, моя репутация исключительного бойца могла заставить их пропустить меня.

По правде сказать, я не обманывал себя этой последней надеждой. На воинственном Марсе нет трусов: всякий – будь он джеддак, жрец или простой смертный – гордится каждым поединком, каждым сражением. А потому я крепче обхватил рукоятку меча, когда обратился к Лакору.

– Я думаю, вы сами понимаете, что разумнее пропустить меня с миром, – сказал я. – Если вы вступите со мной в бой, то ничего не добьетесь. Вы умрете бесславной смертью в недрах Барсума, а для чего, спрашивается? Чтобы защитить наследственного врага вашей нации Турида, датора перворожденных! А то, что вы умрете, если вздумаете противиться мне – этому порукой бесчисленные трупы великих барсумских воинов, павших от моего меча. Я – Джон Картер, принц Гелиума!

В первую минуту это имя, казалось, парализовало жрецов, а затем младший с громкими проклятиями кинулся на меня с обнаженным мечом.

Во время наших переговоров он стоял немного впереди своего товарища, и теперь Лакор схватил его за пояс и оттащил назад.

– Стой! – прогремел Лакор. – У нас еще будет время сразиться, если мы захотим это сделать. Конечно, каждый жрец на Барсуме жаждет пролить кровь богохульника и святотатца – и причин тому достаточно, но мы не дадим ненависти омрачить наши рассудки. Джон Картер собирается исполнить то, что мы сами за минуту до этого хотели сделать. Так пусть же он пойдет и убьет черного. Мы же останемся здесь и преградим ему путь обратно. Таким образом мы избавимся сразу от двух врагов и вместе с тем не нарушим приказа отца святых жрецов.

Пока он говорил, я заметил коварство в его глазах и, несмотря на видимую логичность его рассуждений, чувствовал, что словами он пытается прикрыть какие-то темные намерения. Второй жрец повернулся к нему, видимо, пораженный, но Лакор шепнул ему что-то на ухо, и он, кивнув головой, спокойно отошел в сторону.

– Иди, Джон Картер, – сказал Лакор. – Но знай, что если Турид тебя не уложит, то здесь будут ждать двое, которые сделают все, чтобы ты никогда больше не увидел света солнца. Иди!

Во время нашего разговора Вула ощетинился, рычал и терся об меня. Иногда он заглядывал мне в глаза и умоляюще выл, как бы прося позволения броситься на врагов. Он тоже чувствовал коварство, скрытое гладкой речью жреца.

В задней части комнаты было несколько дверей, и на одну из них, крайнюю справа, указал Лакор.

– Эта дорога ведет к Туриду, – сказал он.

Но, когда я подозвал Вулу, чтобы отправиться указанным путем, он завыл и не двинулся с места. Затем он быстро перебежал к первой двери налево, остановился и начал лаять, как бы приглашая меня следовать за ним.

Я пытливо взглянул на Лакора и сказал ему:

– Мой пес редко ошибается. Я, конечно, не сомневаюсь в твоей осведомленности, но все же, думаю, будет лучше, если я послушаюсь не тебя, а инстинкта моего пса, которым руководит преданность.

Я усмехнулся, чтобы он знал, что я не доверяю ему.