Пожиратели

Я все же думаю, что это была злая шутка, я хочу так думать.

Однажды я напился и уснул возле помойки. У меня были свои проблемы, потому что мне нигде не было места. Я не понимал, как жить эту жизнь. За спиной у меня был жареный соседский палец, а впереди – полная неизвестность.

Меня разбудили голоса, яркий свет, крики. Я открыл глаза и увидел толпу людей, тихо напевающих какие-то ужасные песни. Они несли на носилках связанного человека, который яростно брыкался и вырывался, пытаясь выпихнуть изо рта кляп и закричать. Меня посчитали мусором, не заметили. Я смотрел во все глаза и, вспомнив вмиг тот туннель и костер, лежал неподвижно. Мне не было страшно. Когда они все прошли, я аккуратно последовал за ними, что было, кстати, не сложно – у последнего из них в руках была зажженная свеча, и ее свет стал моей личной путеводной звездой.

Люди дошли до заброшенного склада. Он давным-давно стоял, и никто не подумывал его сносить. Я обогнул склад, нашел хорошее место для наблюдения возле водосточной трубы – там доски прогнили, образовывая большую дыру. Чтобы видеть, что происходило внутри, мне нужно было встать на четвереньки и опустить голову, а она и так шла от алкоголя кругом.

Я помню открывшееся мне таинство и того человека, в пьяном бреду показавшегося мне многоруким Шивой с синюшной кожей.

Комнату освещали лишь миниатюрные языки чертей – языки огня. Они извивались, очерчивая контуры алтаря, тканевые гобелены, людей в черных плащах. Они резали ножами безжалостно и быстро, не обращая внимания на истошные вопли. Но я не мог – я закрыл уши руками. Плоть скользила с человека, как атласные ленты багрово-красного цвета. Я молился, чтобы это быстрее закончилось. Я спрашивал себя: почему никто из случайных прохожих не зайдет в этот проулок и не услышит эти крики? Почему? Почему никто не заходит? Правда, потом мне показалось, будто чей-то силуэт все же промелькнул… Такой сморщенный силуэт пожилого человека…

Те люди в плащах пели пугающие монотонные песни, слов которых я так и не смог разобрать. Откуда же мне было знать, что потом я и сам буду… Они вырезали на теле человека разные символы, а тот извивался, как червь, захлебываясь собственной кровью. Я хотел убежать, но мои ноги приросли к земле, и все словно говорило мне: «Смотри! Смотри!». И я смотрел. Не уверен, но после той ночи у меня появились первые седые волосы. Но как тебе объяснить? Я испытал такое облегчение после увиденного, словно из меня – как из воздушного шарика – выпустили лишний воздух. Это было падение? Падение. Я рад, что упал. Рад, что перечеркнул всю свою жизнь, подглядывая в дыру заброшенного склада.

Хруст костей и мерзкий звук разрезаемой плоти напомнил мне о том жареном пальце. И я всерьез побоялся, что нас всех сейчас застукают взрослые. Это ужасно, я знаю, но именно это выманило меня из своего укрытия. Я шел на запах человеческой крови, ощущая в себе жажду не прильнуть к ней пылающими губами, а жажду – разделить чувства с кем-то еще. В тот момент я понял, что нашел свое место, словно вернулся после долгого отсутствия домой. Я не боялся, будто завидев меня, сектанты просто перережут мне глотку, нет, я ждал от них понимания. Так и случилось. Я был не бродягой, от голода не брезгающий ничем, и не стукачом. Я был их человеком.

В ближайшие дни я впервые попробовал человеческое мясо. Мне сказали – через плоть мы общаемся с Ним. Через плоть мы познаем Его. Ты можешь согласиться с этим или нет, закрыть глаза, не обращать внимания. В любом случае звезды не исчезнут, если сказать, что их не существует.

Это так. Я находил ответы на все свои вопросы, стоило мне только коснуться языком теплого мяса. Вся жизнь жертвы словно проходила перед глазами, и я вместе с ней отправлялся к Нему. И со временем я познал истину. Я знаю все. Все. Все.

Меня приняли в ряды, и я ходил вместе с сектантами и на кладбище, и в больницы, и в полуразрушенные дома, где люди гнили вместе с досками. Мы не приносили в жертву детей потому, что это было очень опасно, но каждый раз я еле сдерживался при виде ребенка. Сейчас, удаленный от той жизни, я понимаю, что это было извращение ума, познавшего свободу. И я искренне рад, что не причинил вред детям.

На кладбище труднее всего было оставаться незамеченным – наша процессия одним видом навевала нехорошие мысли. Мы сменили много ритуальных мест, но все они были угодны Ему. Всегда. И все смерти моих собратьев либо сошедших с ума, либо пойманных милицией, тоже всегда были угодны. Ты спросил меня: доволен ли я тем, что всего лишь раб? Конечно, нет. Конечно, я хотел большего. Но представь меня – с удовольствием пожирающего в грязном склепе мясо, пугающегося каждого шороха снаружи. Я не был готов к большему. И я всегда воспринимал нас, как нечто высшее и достойное, предпочитая закрывать глаза на то, что половина моих собратьев – сумасшедшие дети.

В очередное жертвоприношение я встретился лицом к лицу с давним другом. Он очень похудел и вытянулся, но все равно эти черты лица не узнать было невозможно. Мой Георг лежал на носилках, отходя от снотворного. Тогда я уже почти не помнил своей прошлой жизни. Года отпечатались в сознании лишь жертвоприношениями, а на лице – морщинами. Мои руки покрывали многочисленные шрамы, которые я оставлял на себе в минуты особого наслаждения трапезой. На моем теле – следы прожитых лет. Мое тело – след прожитых лет. И в ту минуту я острым уколом ощутил, как далеко нахожусь от того маленького мальчика.

Я спросил у Георга, помнит ли он, кто я такой. Мне, почему-то, вдруг это стало важным. Мне хотелось, чтобы он сказал: «Да, ты – Кирилл. Что с тобой стало? Кто ты? Где твоя мать? На кого ты выучился?». Где-то в глубине сознания я хотел, чтобы он отвернул меня от всего этого. Но он ответил короткое и непримиримое «нет». Его мясо было самым жестким и жилистым из всех. Но именно оно открыло мне путь к Нему. Так я узнал про все ночные кошмары, что тревожат детей. То, чем я занимался, было, безусловно, ужасным и недостойным существования. Но что же мне было делать, если это было единственным, чем я мог заниматься? Единственным, кем я мог быть? В наше время все так яростно защищают права «ЛГБТ», и я очень жду, когда защитят и права сектантов. Ха-ха…

После той трапезы я больше не участвовал в ритуалах. Меня начало жутко тошнить. Я узнал, что Георг выучился на преподавателя истории и писал диссертацию про религии древних цивилизаций. Меня это посмешило – детишки сидят в аудиториях, остаются на дополнительных занятиях, не зная, что их преподаватель хотел съесть человеческое мясо.

Я – католический священник, но таким, конечно, не являюсь, а потому не хочу ничего об этом рассказывать. Не осуждай меня. Ты веришь в то, что мы все – уже боги, стоит только отказаться от судьбы человеческого прозябания, заглянуть в самую черноту себя и принять ее. Я верую иначе, но какая разница, раз мы оба все еще тут? Раз мы оба застряли. Я не хотел осквернять эту религию лишь потому, что она отличается от моей веры, просто так вышло. И всю свою жизнь я задаюсь вопросом: правильный ли я человек? Достойный ли я человек? В этом месте я единственный знаю правду о том, за чьей помощью сюда приходят, но это знание никак не может никому помочь, наоборот, нужно держать рот на замке.

Может быть, всю свою жизнь я прожил неправильно, но даже я видел, как ужасен это мир. С каждым годом люди становятся все бессмысленнее и беспощаднее. Даже дети, вопреки всему, уже с рождения обречены на глупость. Труднее всего после ритуалов было возвращаться в этот мир. Это была пытка. Но увидев тебя, в моей душе промелькнула надежда. Ты, безусловно, отличаешься от остальных. Твое желание так оскорбительно и нахально, что непроизвольно вызывает усмешку, но, увидев твои серьезные намеренья, она сменяется уважением. Подойди ко мне.

Под впечатлением от истории Ипсилон молча подошел.

За то время, пока он неторопливо приближался, выражение лица Кирилла сменилось с неудовлетворения на покой. Он был спокоен. Его голову припорошила пыль, она легла на плечи перхотными чешуйками, а застывшая, будто онемелая рука лежала на краешке стола, оставляя на древесине сигарообразные следы.

Ипсилон мог догадаться, поймать проскользнувшую мысль, но вместо этого решил оставить все как есть. Оставить комнату – коробку под землей, лампочку в патроне, стол в пыли.