– Жив! Что с ним станется-то?! На острове он отшельничает, на маяке. Как Евдокию, жену его, убили, так на остров и перебрался. Говорят, пьет беспробудно.
Пьет беспробудно. Это плохо. Что же можно узнать у пьяницы? Да и захочет ли он с ней вообще разговаривать? Неправильно как-то началось ее расследование – с унижения и публичного скандала. Хотела все разузнать тихо, незаметно. Не получилось незаметно. Похоже, весь город уже знает и кто она, и откуда, и главное, и про ночь вчерашнюю… И во всем виноват негодяй Туманов.
От воспоминаний о Туманове к щекам прилил жар, словно бы вернулась недавняя болезнь. Подумалось, что ни сама Анна, ни уж тем более Миша не заслужили такого. Но они справятся. Если два человека любят друг друга, то никакие сплетни, никакие наговоры их не разлучат. Им просто надо поговорить. Знать бы еще, как начать такой неловкий, такой унизительный для нее разговор. Поверит ли ей Миша? Захочет ли вообще выслушать? Ведь моральное падение ее очевидно, даже свидетели имеются. Вот только свидетели чего? Того, что Туманов выходил ночью из ее комнаты? Того, что одежда ее была в красноречивом беспорядке?.. Что она может сказать Мише в свое оправдание? Какие аргументы привести? Нет, сначала нужно поговорить с Тумановым. Как там называл его Миша – повесой и ловеласом? От мыслей о Туманове стыд и растерянность сменились злостью. Потом! Она решит все проблемы потом, на сегодня с нее довольно и неприятных воспоминаний, и неприятных разговоров.
Проходя мимо комнаты Миши, Анна замедлила шаг, затаилась, борясь с желанием постучать в дверь. Не постучала, понимала, что визиту ее он будет не рад, что ему тоже нужно время, чтобы прийти в себя. Он обещал ее не бросать. Быть может, в сложившихся обстоятельствах этого довольно? Быть может, только уже одному этому обещанию нужно радоваться всем сердцем? Да только не получалось радоваться. Зато нареветься вдоволь, до рези в глазах и першения в горле, получилось. Ведь можно же поплакать, пока ее никто не видит?
Она так и уснула – в слезах, уткнувшись заплаканным лицом в подушку, а проснулась от громкого птичьего пения и прокравшейся в открытое окно рассветной свежести. Недавние печали никуда не уши, но с наступлением нового дня притупились. Так, глядишь, и вовсе забудутся. Анна усмехнулась собственным наивным мыслям, обманывать саму себя она не любила. Все самое тяжелое еще впереди, но она уже готова. Наверное…
В парке было хорошо, умиротворяющую тишину нарушали лишь птичьи голоса. Ошметки ночного тумана настырно цеплялись за ветки давно не стриженных кустов, стелились по земле. Из-за тумана Анне казалось, что она бредет по колено в дыму, только дым этот вкусно пах липовым цветом и свежескошенной травой. Дорожка змеилась между заброшенных, почти сровнявшихся с землей цветочных клумб, огибала двухэтажный флигель, уводила Анну прочь от дома, к часовой башне. В тумане башня казалась невесомой, словно бы парящей над землей. На белом фоне ее ажурных стен провалы окон смотровой площадки казались непроглядно черными, но Анна знала, где-то там, наверху, в сумраке скрываются механические фигуры дамы, кавалера и чудища. Больше всего ей хотелось увидеть чудище и, подчиняясь внезапному порыву, она попыталась открыть тяжелую дубовую дверь. Напрасно, дверь была заперта. Тогда Анна запрокинула голову, приложила ко лбу ладонь в совершенно детской попытке увидеть хоть что-нибудь.
– Любуетесь, миледи? – послышался за спиной знакомый и уже ненавистный голос.
Анна обернулась, все еще надеясь, что ей почудилось, что Туманова здесь нет и быть не может. Не почудилось. Он стоял позади нее – веселый, довольный жизнью. На вихрах его, не то пепельных, не то и вовсе седых, осели капельки тумана, а белая рубаха была расстегнута на груди едва ли не до самого пояса.
– Не ожидал вас здесь увидеть.
А уж как она не ожидала! Наверное, оттого и замешкалась с пощечиной. В наступившей вдруг тишине звук пощечины получился неожиданно звонким, а на гладко выбритой тумановской щеке остался красный отпечаток ее ладони. Он даже не шелохнулся, не попытался отступить или удержать ее руку, лишь удивленно приподнял бровь.
– За что? – спросил насмешливо.
– Вы знаете, за что!
– Не знаю, но, надеюсь, вы мне сейчас расскажете.
Он издевался. Опорочил ее честное имя и продолжает издеваться. Но самое ужасное, что она не знает, что сказать, с чего начать этот унизительный разговор. А Туманов не спешил помогать, смотрел на Анну снизу вверх, задумчиво потирал след от пощечины.
– Для дамы у вас тяжелая рука, – сказал наконец. – Вам говорили?
– А у вас нет ни чести, ни совести, – хотелось кричать, но Анна заставила себя говорить спокойно.
– И что заставило вас сделать подобный вывод, миледи? – Он мотнул головой, и капли тумана сорвались с его влажных волос. – Кстати, вижу, вы в полном здравии. А позвольте спросить, где ваш жених? Отчего снова оставил вас одну?
Все-таки он издевался. И бил метко, по самому больному. Анне тоже захотелось ударить, снова.
– Даже не думайте. – Голос Туманова сделался вкрадчивым. – У меня нет обыкновения бить женщин, но по неосторожности я могу сделать вам больно.
– Вы уже сделали мне больно! – Вот она и сказала. Нет, не просто сказала – выкрикнула прямо в наглую тумановскую рожу. – Вы, Клим Андреевич, подонок и негодяй, каких поискать!