– Мы же, помнится, перешли на «ты». – Он разглядывал ее настойчиво и бесцеремонно. Минувшей ночью он был куда тактичнее. – А купание в озере определенно пошло тебе на пользу. Ты стала такой… – Он прищелкнул пальцами, подбирая верное слово, – такой яркой. И это не метафора.
– Сочту за комплимент.
Анна только сейчас вспомнила, что платье на ней с чужого, даже не барского плеча. И в платье этом она выглядит как кухарка. Не эти ли метаморфозы имеет в виду Туманов?
– Это и есть комплимент.
Кстати, сам Туманов выглядел не многим лучше – взъерошенный, с синими кругами под глазами. Плохо спалось в кресле?
– Ну, ты подумала?
– О чем?
– О том, кто мог желать тебе смерти?
Какое очаровательное начало дня! Вместо пожелания доброго утра – расспросы о несостоявшемся убийстве.
Ответить Анна не успела, в приоткрытое окно их комнаты ворвались звуки, с добрым утром никак не вяжущиеся. Туманов ее опередил, в два шага оказался у окна, широкой своей спиной загородил весь обзор.
– Что там? – спросила Анна, стараясь из-за спины этой выглянуть.
– Оставайся в комнате, – велел Туманов таким тоном, что она тут же возразила.
– Я с тобой, – сказала решительно и так же решительно взяла Туманова за руку. Чтобы не сбежал.
Он посмотрел на нее рассеянно, а потом сказал:
– Ладно, может, так даже лучше. Только держись рядом.
– Хорошо, – сказала Анна и руку убрала.
Оказывается, проснулись они с первыми петухами. Если, конечно, на острове вообще водились петухи. Воздух был еще по-ночному свежим и влажным, туман стелился под ногами, укутывал остров грязно-серой кисеей. Клим шел быстро, Анне приходилось почти бежать. Они шли на звук. Звук этот был странный – не то вой, не то клекот, от которого в жилах стыла кровь.
Остановился Туманов внезапно, привычным уже жестом задвинул Анну за свою спину, и она так же привычно не послушалась, встала рядом. В первое мгновение она не увидела ничего, кроме движущихся в тумане теней, а потом словно кто-то сдернул полупрозрачный полог, обнажая происходящее во всей его жуткой натуралистичности. Сначала Анна увидела Матрену Павловну, но узнала ее не сразу. Простоволосая, в накинутом поверх ночной сорочки парчовом халате, она не была похожа на себя прежнюю, степенную. И вела себя не так, как прежде. С тихим воем, перемежаемым ругательствами, Матрена Павловна Кутасова бросалась на молчаливого рыжеволосого верзилу. Верзила стоял, по-обезьяньи свесив вдоль туловища длинные руки, и даже не пытался уворачиваться от сыплющихся на него тычков и затрещин. Рубаха его была в бурых пятнах, от одного вида которых Анну замутило.
А позади верзилы на черных камнях, вытянувшись в струнку, лежал Анатоль. Мертвый Анатоль. В том, что он мертв, не было никакого сомнения, не может человек жить с перерезанным горлом.
– Убийца! Ирод! – Матрена Павловна давно уже сорвала голос и сейчас не кричала, а клекотала по-птичьи. – Анатоля, мальчика моего, убил… Ты погоди… погоди у меня! Я с тобой разберусь…