Руферт отпрянул от стены, а потом удостоил раненного задумчивым взглядом.
— Это все, что ты хотел узнать? — неверяще спросил он, стоя рядом с границей ревущего пламени. — Только про то, не я ли порешил стрика Элгриса?
— Да, только это, — процедил Тэд, а катала… расхохотался.
— То есть, ты чуть не прибил меня, а у едва не угробил тебя лишь затем, чтобы прозвучало всего одно: «Нет?». Я то уже с жизнью простился, думал, что меня заказал кто-то из серебряного квартала, где я знатно подчистил карманы тамошним. А тут….
Он откинул голову назад, глядя на занявшуюся потолочную балку, и хохотал. Этот смех, отчаянный, сумасшедший, бил наотмашь, резонируя с криками за стеной пламени. Пожар ринулся и в коридор.
Смех оборвался резко. Руферт мотнул головой, и, напружинившись, был уже готов прыгнуть в огонь, чтобы потом, выбив окно, выбраться из полыхающей комнаты, когда в последний момент развернулся:
— А ты мне даже понравился, люблю психов.
— Извини, я больше по девочкам. Мужчины не в моем вкусе, — съязвил Тэд.
— Ты смотри, не зарекайся, — шутя откликнулся, Руферт. — Но если выживешь и нам удастся сведется, буду рад.
— Да иди ты, — только и нашел что сказать ловец.
— Ну как скажешь… — с этими словами Руферт исчез в пламени.
Ловец же, едва не упав, но сумев удержать равновесие, выдохнул и нетвердой рукой открыл вход в лабиринт.
— Надеюсь, что твою рожу я больше не увижу, — прошептал Тэд вслед шулеру.
В мир без теней он уже не шагнул, рухнул. Точка выхода была не далеко, но вот сил добраться до нее — еще меньше.
Все-таки он сумел. Последний рывок, как шаг в бездну, но вместо объятий первородной тьмы его лоб поприветствовал дубовый косяк. Тут же обмякшее тело упало на ступени лекарской. Вышедшая на порог сонная сестра милосердия плотнее запахнула шаль, кутаясь в нее под порывами стылого утреннего ветра, когда увидела, что у ее ног лежит истекающий кровью.
Женщина лишь вздохнула и присела перед раненным. Деловито нащупала сонную артерию, а потом, обернувшись, крикнула в глубь коридора:
— Базир! Порезанный. Помоги затащить.
Ей нехотя отозвался баритон, сдобренный изрядной долей дремы.
— Да иду я, иду…
А дальше были носилки, операционная, холод. Под тихое, но вынимающее душу своей монотонностью бурчание уже немолодой лекарь латал в Тэде прореху шелковыми нитями, останавливая кровь заклинаниями. Скупые, выверенные, без суеты движения сестры милосердия, подававшей пинцеты, зажимы и вату, словно говорили — для них это повседневность. Вот так, каждый день видеть кровь и боль. Сначала спасать жизнь, а потом уже разбираться — кого именно они отнял у смерти.