– Я хочу жить в Рейкьявике, – ответил Конрауд, осознавая в тот момент, что своим отношением нисколько не способствует тому, чтобы мать комфортнее чувствовала себя в его присутствии. Он и сам не знал, откуда взялось все это презрение, ощущение стыдливости, которое накрыло его, не успел он перешагнуть порог кафе, и почему в его душе закипает злоба. Возможно, причина заключалась и в том, что два вечера подряд он напропалую пил со своими приятелями и теперь пребывал не в лучшей форме.
– А если тебе снять комнату? Ты ведь не обязан с ним жить, – продолжала мать. – Ты уже взрослый, можешь сам о себе позаботиться.
– Ну да, может, и сниму.
– Вот-вот, не тяни с этим…
– Вообще-то, это мое дело, где жить, – высокомерно перебил ее Конрауд. – Я делаю то, что хочу и когда хочу.
– Ну да, конечно. Прости, что влезла не в свое дело.
Они оба помолчали.
Затянувшуюся паузу прервала мать:
– Что-то ты мне кажешься немного… Как твое самочувствие?
– Лучше всех. Ты лучше про себя расскажи. Твое-то самочувствие как? – огрызнулся он.
– Да что с тобой происходит, Конрауд?
– Ничего.
– Ну как же? Почему ты такой озлобленный? Ты на меня сердишься?
– Ни на кого я не сержусь.
– Но что же все-таки случилось, Конрауд?
– Даже не знаю, о чем вы думали, когда решили нарожать детей: меня и Бету. Мы ведь для вас досадная оплошность. Ошибка молодости. Зачем мы вообще нужны? Что у вас в головах творилось?
– Это неправда, Конрауд.
– Родили нас, а потом раз – и только тебя и видели! Укатила подальше от всего этого дерьма.
– Это не так, Конрауд, – покачала головой мать. – Я уехала, не потому что мне просто так захотелось.
– Ну как же! А почему тогда?