– Тоже помню.
– Вот видишь! А то было бы теперь неудобно. Значит, умно поступил, что извинился.
– Сильно треплет малярия? – спросил Артемьев.
– Десятые сутки. Через день, как часы. День – человек как человек, а день – как сейчас видишь.
– А как с полетами?
– Через день не летаю.
– Летает, – сказал молчавший до этого Полынин. – Сегодня летал.
– Так это потому, что тебя не было.
– И летал, и японца сбил, – пропуская замечание Козырева мимо ушей, сказал Полынин, – а потом с аэродрома лежмя привезли. Утром градусник стряхнул и врача обманул.
Козырев подмигнул Артемьеву и хотел что-то сказать, но Полынин продолжал все тем же спокойно-недружелюбным тоном:
– Как сбил японца – неизвестно, не помнит: жар был. Наверное, какой-нибудь новичок ему сам под пулеметы сунулся, в первый раз вылетел, вроде нашего Соколова Василия.
– Тяжелый у тебя характер, Николай, – вздохнул Козырев.
Полынин ничего не ответил, встал и надел фуражку.
– Что, идти собрался?
– Если разрешите.
– А может, сюда ребят позовешь, харч возьмете и прочее? – примирительно сказал Козырев.
– Если разрешите, мы у меня поужинаем, – сказал Полынин, – там уже все приготовлено, а вам при вашей температуре нужен покой и сон. Сейчас я пришлю вам врача. Разрешите идти?
Козырев даже скрипнул зубами, но при Артемьеве сдержался и хрипло выдавил из себя:
– Идите.
– Мы тебя будем ждать, приходи, когда закончите, – сказал Полынин Артемьеву и вышел из юрты.