Преподавательница зачитала несколько выдержек из обеих работ, и по классу пронесся единый вздох. Ош/были совершенно одинаковы.
Оля Реутова поднялась первой.
— Балашов, встаньте, — попросила тихо Евгения Ивановна. Тот поднялся с чуть надменной, спокойной улыбкой. — Я вас слушаю обоих.
Неестественно широко открытыми глазами Оля смотрела прямо перед собой, словно чего-то ожидая. В ярком электрическом свете она выглядела очень хрупкой, бледной и пришибленной. Слегка наклонив голову, Балашов по-прежнему спокойно улыбался. Он так же, как и Оля, молчал. Кира облегченно вздохнула. Ей было понятно, кто у кого списал.
— Ясно! — раздался чей-то голос.
— Ничего пока не ясно! — взволновался Андрей. — Евгения Ивановна, будьте спокойны, мы сами разберемся.
— Пока я задержу эти два сочинения и попрошу Реутову, а также Балашова, написать снова, — решила классная руководительница.— Кому-то придется потрудиться вторично.
— Можно по черновикам восстановить, — тихо подсказала Кира.
— Определенно можно! — поддержало ее сразу несколько голосов.
— Свое сочинение каждый на память знает!
Евгения Ивановна подняла руку, требуя тишины.
— Реутова и Балашов, сядьте, — разрешила она, не глядя на них. Потом неторопливо, молча взяла со стола журнал, обе тетради и, прямая, высокая, медленно вышла из класса.
Все повскакали с мест. Алла загородила собою дверь.
— Не расходиться! — крикнула она. — Реутова, перестань реветь, сейчас разберемся.
Балашов слегка поморщился и положил на парту свою желтую полевую сумку.
— Совершенно не к чему заводить канитель, — заявил он уверенным тоном. — Каждый напишет новое—и делу конец.
— Нет, не конец, а только начало, — упрямо возразил Андрей. — Будет писать тот, кто подстроил товарищу пакость. А другому Евгения Ивановна выставит оценку за «Наташу Ростову». — И он пристально и как-то выжидающе посмотрел на плакавшую Реутову. Девушка всхлипнула громче, мотнула головой, точно отвечая на его взгляд.
— Пусть оба принесут свои черновики на комсомольскую группу в понедельник, — неожиданно предложила Алла.
— К вашему сведению, миледи, я не комсомолец,—отрезал Балашов.
Алла вспыхнула.