CoverUP

Они бы все равно не успели собрать все, как положено, даже если бы Стас доверился своим предчувствиям и скомандовал сборы на час раньше. Потому что….

— Е…, твою мать! — крикнул кто-то (кажется, это был Алексей) в нарастающем, странном, пока ещё далеком гуле.

И вдруг, словно в замедленных кадрах из какого-то ужасного фильма, на глазах у Аиды часть отдаленного от их палаточного лагеря склона с изумрудной свежей травой покрылась сначала серповидными трещинами, словно раздвинувшими возникшие на их пути деревья, разорвав напополам некоторые, особо стойкие экземпляры. Затем от склона отделилась толстая, и ошибочно казавшаяся сначала неповоротливой огромная масса, и начала двигаться вниз. Скорость её движения нарастала. Раздался хлоп, когда весь этот кусок земли сполз в воду, и буквально через несколько секунд на месте яркого травяного ковра осталась только бурая рваная рана. Глубокая впадина с отвесными стенами, внизу которой ещё размывалась бурыми грязными водоворотами часть грунта, которая секунду назад сползла в воду. По краям впадины виднелся «пьяный лес» и разорванные, согнутые в разные стороны от этой рваной раны стволы деревьев.

Она замерла, схватив выскользнувшего сына за маленькую ладошку, присела, уже окончательно перестала воспринимать реальность, полностью переключившись на созерцание со стороны. Будто перестала существовать в этом моменте времени и пространства, сметённая пока не физически, но эмоционально вздыбившейся и обрушившей стихией. Было что-то настолько ужасно великолепное в этом процессе, что она, забыв обо всем, смотрела и смотрела в эту рваную земным пластом точку.

— Аида, твою мать! — кто-то схватил её за руку и рванул сильно и больно, выбивая из состояния транса. — Он идет несколькими волнами! Бежать! Нужно бежать!

Вдруг она поняла, что вокруг кричат люди. Матерятся мужики, взвизгивают женщины, орут дети. Аида с ужасом осознала, что в её руке больше нет Тимошкиной крошечной ладошки, она судорожно завертела головой, а после и всем телом, все ещё надеясь, что он где-то рядом. Но мальчика нигде не было.

— Олег! — дико и страшно закричала она, завизжала на грани ультразвука от нечеловеческого животного страха, который вбил вату в её ноги, — Олег! Тимошка! Где Тима?!

Олег вместе со Стасом быстро и споро кидал вещи в небольшой катер, доставивший их на этот, ещё совсем недавно благословенный райский уголок, ныне превращающийся прямо на глазах в кошмар ада. Муж обернулся, перехватил ужас в глазах Аиды, даже на расстоянии эта паника передалась ему, он что-то негромко сказал Стасу, и спрыгнул за борт, по колено в воде, разбрызгивая прозрачные капли, рванул к жене.

— Где он?! Как?!

Аида завизжала, как раненая пантера, и ни в силах сказать ни слова, провела рукой вокруг себя.

— Ребята! — закричали сразу несколько голосов со стороны катера. — Мы грузимся! Быстрее, быстрее!

Олег оглянулся вокруг, но тут же быстро сориентировался, и огромными прыжками двинулся в сторону леса, рассчитывая, что мальчик, недавно научившийся ходить, далеко уйти не сможет. Аида принялась переворачивать все вокруг себя, заглядывая под сваленные грудой палатки, вокруг валялись колья, спешно выдернутые из земли, зачем-то она разметала сложенные для костровища дрова. Послышался плач, она метнулась туда, но это кричал Ринат, оставленный без присмотра и опустивший на палец себе нож. Мальчик сидел весь в крови, но Аида искала Тимошку, ей в данный момент было не до чужого ребенка. Она крикнула маме Рината, позвала её и продолжила свои нелепые поиски, посекундно оглядываясь в сторону, куда убежал муж.

И тут вдруг наступила пронзительная тишина, перекрывшая людские голоса, крики и суету. Невероятная тишина, в которой тут же послышался зловещий треск. Это где-то прямо над человеческим лагерем гнулись и ломались деревья. Люди на секунду замерли в ужасе, и тут, бросив все такие нужные им только что вещи, стали прыгать в катер, прижимая к себе самое дорогое — детей. К непрекращающемуся крику раненого Рината добавился крик Евы, которую бабушка, скрученная ревматизмом, не смогла удержать в руках, уронила на землю, горько плача и причитая. И ребенок, и бедная женщина елозили по мокрой траве, у бабушки не слушались руки, и девочка, пытаясь подняться с земли, хваталась за неё, а та тряслась всем телом от слабости и бессилия, и плакала уже навзрыд, как кричат смертельно раненые животные. Впрочем, спустя несколько минут замешательства, и Еву, и бабушку подняли, отряхнули и доставили молниеносно на катер. Это был Стас, да, это был он. Кто-то (и это, вероятнее всего опять был Стас, как обычно умудрявшийся быть везде и сразу) потянул отбивающуюся Аиду по воде, она кричала, дико подвывая:

— Помогите! Помогите! Олег, Тима! Там!

Кажется, она расцарапала ему лицо, отбиваясь, но её уже затащили и изо всех сил втолкнули на урчащий в нетерпении катер. Тут они увидели, как над ними со склона с невероятной скоростью оторвался и пополз вниз огромный пласт земли, тут же накрыв, похоронив под собой то, что ещё несколько минут назад было их тихим семейный лагерем. Взметнувшиеся комья и пыль покрыли тьмой египетской все вокруг, а сила удара земли о воду породило такую волну, что она тут же накренила суденышко, на котором в ужасе сбились люди. Инга, судорожно прижимающая к себе Валю на палубе, за какую-то долю секунды (никто даже прореагировать не успел) вылетела за корму вместе с ребенком, и тут же оказалась в воде. Вслед за ней, не удержавшись на завалившемся боком катере, смылись волной и родители Даника. В общий шум ворвался и истошный вопль мальчика, спокойного до сих пор, но в одно мгновение оставшегося без родителей перед лицом смертельной опасности.

Несчастная женщина уже не слышала ни криков, ни рева, ни всплесков. Она ещё мгновение всматривалась в пыль и ад, который создала сама земля, укрывшая все самое дорогое, что у неё, Аиды, было. А потом Аида сразу потеряла сознание.

Глава восемнадцатая. Крайняя, но не последняя

Ларик бежал, бежал и бежал от этого страшного, переворачивающего земляные пласты и вырывающего деревья с корнем ползучего ужаса. Что-то грохотало за его спиной, чей-то голос истошно, на самом надрыве нерва кричал вслед: «Тимошка, Тимошка», эти невозможные рыдания сплетались в густом пыльном пространстве с ревом и треском, и Ларику было страшно на какой-то грани, за которой вот-вот наступит равнодушие. Ноги его, ставшие на удивление маленькими, кривыми, хлипкими и неудобными, слушались невпопад, он ещё не привык к тому, что у него есть ноги, и надеяться на них никак не мог. Ларик уже не понимал, бежит он или катится ничтожным перед лицом природной катастрофы комочком. Его просто несло первобытным ужасом прочь, не зная куда, не зная как, просто прочь, прочь, прочь…

В какой-то особенно неустойчивый миг ноги все-таки подвели, он запнулся о ставшую вдруг высокой траву, упал ниц, лицом в землю, и только успел подумать, что все пропало. А что именно это всё, он не знал, но ощущал, как нечто невыносимо ужасное пропажу этого всего. И тогда вдруг он услышал чей-то ласковый голос, с другой стороны добра и зла. И этот голос что-то говорил над ним, курлыкал, убаюкивая, успокаивая, выносил из грядущего ужаса, отодвигал кошмар в прошлое. И Каппа, присевший перед ним, жалким и измазанным землей и экскрементами, поднялся и шагнул в его кухню. Одним спокойным шагом он перенесся из прошлого в грядущее, и теперь сидел за Лариковым обеденным столом, покрытым недорогой, но тщательно вытертой клеенкой, а капли с него бились об эту клеенку, не причиняя ей никого вреда.

— Теперь все? — тихо и устало спросил его Ларик, облокотившись на косяк двери. — Эту историю можно считать законченной?