У небосвода в ассортименте было множество желтых цветов. Часто по утрам цвет неба был оттенка бледной желтой охры, хромового желтого, а вот по вечерам небо было насыщенного цвета латуни. Иногда все небо становилось объятым желтым пламенем. Облака тоже могли приобрести грязный оттенок желтого, как у серы.
Однако ничто не могло превзойти в их полнейшем великолепии красные оттенки неба. И по утрам, и по вечерам атмосфера была наполнена интенсивным красным светом. Казалось, что красный — самый богатый цвет и у него самое большое количество оттенков, начиная от бледного розового до нежного матового розового, от неясного красного цвета мальвы до резкого пожарного красного. Между ними были перламутровый красный цвет, красный цвет герани и ярко-алый, а между желтым и красным было бесчисленное количество градаций оранжевого.
Гораздо реже, чем красные, на небесах разыгрывались спектакли в фиолетовых тонах. Расплывчатый и мимолетный фиолетовый, который быстро тускнел до серого, напоминал поношенную тафту, но черноватый, плотный сине-фиолетовый казался зловещим и опасным. И были еще вечера, погруженные в пурпурно-фиолетовый цвет столь кричащий, что никто из художников не стал бы воспроизводить его.
Серые небеса бесконечно варьировались в оттенках. Они могли быть темными или холодными, смешанными с янтарным, темной охрой или жженой сиеной. Серый цвет Веласкеса, сизый голубиный, полностью невыразительный серый, как цвет бетона или стали.
Не считая серого, небо в основном было голубым. Великолепный насыщенный синий цвет над бурным морем, загнанный высоко вверх злыми порывами ветра: кобальтовая синяя бесконечность, лишенная штормовых туч. Иногда синий был настолько насыщенным, как краска индиго, растворенная в воде или зеленоватый лазурный синий, редкий и изысканный.
Цвета моря были столь же разнообразными, как и цвета неба: сумеречный серый, черный и бутылочный зеленый, фиолетовый и белый — и вечно меняющиеся в текстуре: шелковистый, матовый, рубчатый, подернутый рябью, покрытый зыбью, морщинистый, волнистый…
Подводная лодка U-A все еще шла с четырнадцатью торпедами и 120-ю снарядами для 88-мм пушки. Учебные стрельбы несущественно уменьшили запасы боеприпасов ПВО, а из наших запасов топлива в 114 тонн значительная часть была израсходована. Мы также были легче на значительную долю наших припасов.
До настоящего времени мы были бесполезным капиталовложением Верховного Главнокомандующего Германии. Нам не удалось нанести ни малейшего урона врагу. Мы просто стояли вахты, ели и переваривали пищу, вдыхали скверные запахи и сами производили их.
Мы не выпустили ни единой торпеды. Промахи по крайней мере дали бы больше места в носовом отсеке, но каждая рыбка все еще была на своем месте, за ними любовно ухаживали, тщательно смазывали и регулярно обслуживали.
По мере того, как темнело небо, темнели и обрывки воды, которые трепетали на штормовом леере при каждом погружении носа лодки в волны, напоминая серый цвет белья, выстиранного в мыле военного времени.
Мы пробивались навстречу волнам. Подлодка на килевой качке напоминала игрушечного коня-качалку, вверх и вниз, вверх и вниз. Напряжение от всматривания в бинокль стало пыткой. Серый свет казалось впечатался в мои глаза через марлевый фильтр. Серый густой туман не содержал ничего плотного, на чем мог бы остановиться глаз, а тонкие брызги воды делали серый свет еще более непроницаемым.
Если бы хоть что-то произошло! Я страстно желал короткого рывка на полной мощности — все, что угодно, что заставило бы U-A разрезать волны, вместо того, чтобы качаться на них в этой разрушающей душу рысце.
Как старейший обитатель носовых отсеков, электрик Хаген пользовался всеобщим уважением, и по его поведению было видно, что он это знает. Закрученные вверх концы его усов почти касались его бровей, а его лоб был скрыт за густой челкой. Его черная борода была густой и окладистой, потому что он оставлял её и на берегу. Любимый оборот Хагена в разговоре («Я не собираюсь хвастаться, но…») стал популярной присказкой в носовом отсеке. У него на счету было семь походов, шесть из них на другой подлодке.
«Ша!» — произнес Хаген, и все прекратили разговоры.
Хаген полностью насладился нашим ожиданием. Он важно вытер свои ладони о свою лохматую грудь и покачал кружку, затем отпил с невозмутимым наслаждением.
Жиголо первый не вытерпел. «Давай, Хаген, не стесняйся. Говори, Господи, ибо слуги твои внимают тебе».
«Я как раз раздумывал», — начал Хаген.
«Он не собирается хвастаться, но…» — донеся голос с одной из коек.
Хаген повернулся и одарил говорящего взглядом, выражавшим театральное презрение. «Эта непотребная погода напомнила мне о том случае, когда они чуть было не поймали нас в бристольском проливе. Дюжина кораблей охранения наверху, а под килем не так уж много воды. Никакой надежды уйти под водой. Полная безнадега…»
Он набрал полный рот чаю и шумно погонял его пару раз между зубами, прежде чем проглотить.