«У меня множество отказов — закорачивания на корпус повсеместно… Британцы как раз околачиваются рядом, поджидая, когда мы всплывем. Тогда бы мы точно оказались в Канаде со следующей партией лесорубов».
«Оптимист», — произнес кто-то.
Хаген проигнорировал его. «Наступила вторая ночь, и мы сделали по-своему: всплыли как чертова пробка, а затем убрались оттуда в полупогруженном состоянии. На следующий день мы прикончили эсминец. Почти столкнулись с ним в тумане — пришлось стрелять в него с расстояния плевка».
Хаген погрузился в глубокую медитацию. Жиголо снова сыграл роль повивальной бабки: «Ну хорошо, приятель, давай рассказывай».
«Мы заполучили его на дистанции прямой наводки». Хаген проиллюстрировал позицию при помощи двух спичек. «Вот это вражеский эсминец, а это мы». Он расположил их лоб в лоб. «Я не собираюсь хвастаться, но я заметил его первым».
«Вот он снова начинает!» — послышался голос с койки. «Ну что я вам говорил?»
Хаген резко закончил свой рассказ. Безмолвно он проиллюстрировал атаку сдвинув спички. «Он пошел ко дну за считанные секунды».
Он подобрал спичку, изображавшую британский эсминец и переломил её пополам. Затем он поднялся и раздавил её ногой для полной убедительности. Каждый мог видеть полную и непреклонную глубину его ярости. Жиголо произнес: «Encore!»[10]
«Манчжур» Бенджамин сделал вид, что он переполнен эмоциями. Он стал смотреть на Хагена во все глаза и одновременно попытался похитить кусок хлеба, который электрик как раз только что намазал маслом. Хаген бдительно хлопнул его по руке.
«Руки прочь, малыш».
Манчжур нисколько не смутился. «Моя ошибка», — сострил он, «как ежик сказал ершу для чистки унитазов».
Турбо тоже было что внести в общее дело. Он вырезал сигару и сливу из иллюстрированного журнала, а затем склеил их вместе в виде непристойного монтажа, который он с гордостью пустил по рукам.
Это было три дня и три ночи спустя после того, как радиорубка перехватила хоть что-то, кроме передаваемых сводок о позиции с других подводных лодок. Никаких новостей о потоплении противника. «Самый худший месяц из всех, что когда-либо был», — так прокомментировал Командир. «Абсолютный нижний предел».
Волны бурлили и кипели. Повторяющиеся порывы ветра срывали массы воды в воздух, исхлестывая поверхность воды до состояния серо-белой пустыни. Когда наш нос вырывался из волн, вода стекала с обоих боков, подобно сахарно-ледяной бахроме.
Командир был настолько задумчив за завтраком, что забывал жевать. И лишь когда появился дневальный, чтобы убрать стол, он всплыл из глубин размышлений и стал быстро работать нижней челюстью — в течение двух минут — затем снова впал в медитацию.
Он безразлично отодвинул свою тарелку и вернулся к реальности. Он взглянул на нас достаточно дружелюбно и открыл рот, чтобы что-то сказать. Ни слова не слетело с его уст. В конце концов он ретировался и скрылся за несколькими официальными заявлениями: «Погружение для дифферентовки в 09:00. Инструктаж гардемарина в 10:00. Держать заданный курс до полудня». Все та же старая песня…
Старший помощник ничего не делал, чтобы улучшить настроение Командира. Выражение его лица, всегда слегка придирчивое, запросто могло истрепать и самые сильные нервы. Прежде всего, Командира раздражали его плохо скрываемые политические воззрения. Уставившись вслед ему, когда тот шел на вахту в предыдущий день, Старик прокомментировал его явную ненависть к врагу. «Это должно быть его воспитание такое, я так думаю. «Да ладно — по крайней мере, он выбирает линию и придерживается её».
Я многое бы отдал за возможность погулять хотя бы полчаса. Мускулы моих ног стали дряблыми от лежания, стояния и сидения. Я тосковал по тяжелому ручному труду — например, рубить деревья. Запах смолы наводнил мои ноздри при одной лишь мысли об этом.
Радист получил радиограмму. Мы очень старались делать безразличный вид, хотя каждый из нас надеялся на слово, которое положит конец нашей приятной прогулке по морю. Командир презрительно посмотрел на шифровальную машинку, взял полоску бумаги и прочел её, беззвучно шевеля при этом губами, затем исчез через переборку, не произнеся ни слова.
Мы обменялись многозначительными взглядами.