Эмма обратилась к Каролю.
– А вы что на это скажете?
– Я, – сказал Кароль, – до сих пор не знаю, понадобятся ли нам женщины. Я бы предпочёл, чтобы панна Ядвига осталась тут, где будет очень много дел, где, может, вскоре мужчин не станет, а работа отправления людей, собирания фондов, присылка новостей останется на вас, мои дамы.
– Вот он со смыслом говорит, – сказала Эмма, – и большего не прошу, только, чтобы ты завтра Ядвиге это повторил.
– Скажу, – отозвался Кароль, – но остановлю ли её, не знаю, может мне ответить, что останутся другие, которые исполнят эти обязанности.
Эмма махнула рукой, кивнула головой и добавила:
– Я сделала, что была должна, прилетела с рапортом как сумасшедшая, донесла, что светит, а как что-нибудь плохое будет, умываю руки.
– Не бойтесь, пани, – сказал Млот, – шутки в сторону;
достойная панна Ядвига слишком потребна тут, чтобы мы могли её выпустить из города.
– И слишком упряма, чтобы в городе хотела остаться, – прервала Эмма. – Нужно использовать весьма насильственные средства, дать ей занятие, приковать её здесь, потому что иначе убежит, я вам говорю. Теперь же, – прибавила она, подбирая падающую и сползающую салопу, – посветите мне на лестнице, потому что, идя на верх, я набила себе шишек, а возвращаясь вниз, неминуемо шею сверну.
Кароль взял со стола свечу и поспешил за ней; она была рада, что в сенях ещё могла поговорить с ним один на один, горячо настаивая, чтобы использовал всё своё внимание для воздержания Ядвиги от этого шага, могущего иметь очень грустные последствия. По Каролю она видела, что эта новость какое-то дивное и неприятное произвела на него впечатление, шла, поэтому, более спокойная, и вернулась домой почти уверенная, что Ядвигу с помощью Кароля сумеет убедить.
Назавтра пришёл с утра вызванный адвокат и, делая вид, что ничего не знает о решении Ядвиги, начал с того, что объяснил ей, какие великие и важные обязанности падают на неё теперь, когда город постепенно пустеет, а столько в нём будет дел.
– Пане Кароль, – прервала она его несмело, – мне кажется, что достойная и честная Эмма лучше меня сумеет с этим справиться, я же, быть может… не знаю… могла бы выехать.
– Разве ваши дела требуют этого?
– Но нет, однако же я не уверена, могу ли приняться…
– Я неизмерно ценю панну Эмму, но она уже имеет так много дел, что больше трудно ей навязать. Если бы вам ничего не мешало, нужно бы обязательно остаться в городе и взять на себя это бремя.
Ядвига в одну минуту догадалась о заговоре.
– Будем друг с другом откровенны, – сказал она, – ты меня подозреваешь, не правда ли, что хочу выехать из города? Вы, должно быть, посоветовались с Эммой, рады бы меня задержать; таким образом, я вам решительно скажу: когда только начнётся восстание, когда будут раненые нуждаться в услугах, я решила и сдержу то, что поеду в лагерь; никакая людская сила не остановит меня от исполнения того, что считаю долгом. Не хочу, как панна Платер, сесть на коня, хотя хорошо езжу верхом, знаю, что рука женщины слаба и помощь от неё небольшая; но её место у ложа больных, у изголовья умирающих вместе с врачом и капелланом. Я знаю, что можно принести великое утешение той каплей самоотверженности, потому что уж за это русские нас в Сибирь не выгонят?
В этом она ошибалась, потому что за гораздо меньшие провинности, за более лёгкие признаки сочувствия гнали и гонят в сибирские степи… закованных, оборванных, на милость солдат пятнадцатилетних девушек. Нерон, пожалуй, мог покуситься на что-то подобное!
– Вы так, пани, прекрасно говорите, – сказал Кароль, – что не найду аргументов, чтобы вас отговорить. Поэтому я согласен, но позвольте, чтобы мы были судьями, когда утешение и помощь от вас будут действительно нужны. Не буду вас задерживать, но прошу, чтобы сами подождали, пока те новости с поля битвы не позовут к нам. Хотите, пани, быть там вместе с нами? Пусть будет ваша воля; не спешите только, потому что всегда будет время прийти с милосердной рукой в помощь беднягам.