– Морунг сдаётся, – воскликнул пан Анджей.
Лицо Ягайлы прояснилось.
– Его, ваша милость, себе возьмёте и в нём сядете, – сказал он, – держите его и не отпускайте. Даю вам его в собственность.
Соскочил пан Анджей с коня, осчастливленный этой неожиданной милостью, чтобы ноги королевские целовать.
Этот замок не был первым, данным в собственность, ибо Высокий Камень достался Доленге Кретковскому, а позднее другой – Мрочку из Лопухова и Великопольскому, который на щите имел Ласки.
Поблагодарив господина, Брохоцкий должен был сразу вернуться, забрав с собой всю дружину, дабы занять замок. А была вещь немалого значения – не забрать, что добровольно сдавалось, но сидеть среди земли ещё непокорённой и удержаться.
Те, кто слышал королевские слова, начали поздравлять пана Брохоцкого; он, хотя смеялся и милость не презирал, должен был почти беспокоиться: поскольку замка не знал, а в его сдаче, скорее, плохое, нежели хорошее о нём мог предугадать.
Однако оказалось иначе.
Когда, разоружив тех, что вышли навстречу и выслав их, чтобы велели сложить оружие остальным, въехал Брохоцкий по спущенному мосту в замок и начал разглядывать его и околицы, сердце его воспрянуло.
Зимней порой, пожалуй, если бы держались трескучие морозы, он мог бы быть более лёгким для захвата; летом к нему невозможно было подступить из-за болот, а плотина могла быть легко прорванной и защищённой.
Дружина в Морунги оказалась слабой: два крестоносца, немного кнехтов и волонтёров из городка.
Всех этих, за исключением крестоносцев, пан Анджей отдал как пленников в лагерь, сам со своими принимаясь за новое владение.
Было и несколько пушек на стенах, и кладовые, и каморки, полные разных запасов. Перекрестился, вступая на мост, Брохоцкий, но за собой грустно улыбнулся, по той причине, что войско и товарищей ему было жаль.
Не обнаружил пан Анджей в Морунги, как позже Мрочек в Прушморги, ни драгоценных камней и ювелирных изделий, ни таких запасов, какие в Дзергове спустя несколько дней нашёл Ягайло; всё же он имел чем отереть слёзы, плача по товарищам своим, когда на следущий день войско потянулось дальше. В замке всё было оборудовано по-тевтонски, на вид бедно и по-монашески, а в действительности удобно и богато. Осмотрев углы, всего было достаточно: провизии в зернохранилищах, хотя бы несколько месяцев пришлось держаться, на складе сукна для солдат в достаточном количестве, кладовая снабжена обильно, в погребе несколько бочек вина и мёда, всякий инвентарь. Когда на следующий день, ещё расхаживая по замку и осматривая углы, он заметил недавно замазанную стену, и догадываясь о замуровании чего-то, приказал отбить её. Он нашёл там немало денег, серебра, золота и драгоценных камней, а также красивых цепочек, которые могли пригодиться для подарка. Городок тоже был ничего и этого же вечера старейшины пришли поклониться, что-то неся в мисках. Им пан Анджей через толмача объявил, что, как для послушных и добрых может быть отцом, так, если бы в какие интриги с крестоносцами вдавались и в какие беспорядки захотели вмешаться, он будет сурово наказывать. После этого он указал им на пушки на стенах и добавил, что врага не ожидает, но прикажет обратить их на городок, если бы его не послушались.
Никто там в это время о том не думал, потому что замки по очереди, лишённые солдат, сдавались один за другим. Поэтому всё шло как «по маслу». Люди, которых взял с собой пан Анджей, хоть их горсть была не так значительна, были отобранные, опытные и смелые, и было их достаточно для осады замка, в котором, раз заняв и поставив стражу, спать можно было спокойно.
Взял Брохоцкий с собой также Дингейма, а ксендз Ян, уставший дорогой и не зная, что с собой делать, согласился на то, чтобы отдохнуть в Морунги, пока бы не получил каких-нибудь сведений об Офке. Дингейм, наверное, не меньше старичка о ней и её судьбе беспокоился, но казалось невозможным достать информацию, пожалуй, только в Торуни, до которого сам ксендз Ян не знал вполне, как теперь мог добраться.
Было это как раз воскресенье, когда, попрощавшись с отбывающим войском, пан Брохоцкий вернулся в свой замок. Он пошёл в часовню, которая стояла при замке и была красиво устроенной, хоть и щуплой, чтобы слушать святую мессу, так как из-за неё ксендз Ян ждал его. Люди из дружины и Дингейм тоже собрались в часовне на богослужение, а для его совершения ничего не мешало, потому что не имели времени двигать тевтонские ризницы и всё было подготовлено.
Дингейм грустно стоял при дверях и, почти не молясь, просматривал перемену этой странной судьбы, понять которой не мог. Несколько лет воюя с монахами как полубрат, он насмотрелся на их зажиточность и надивился могуществу: внезапный упадок казался ему как бы сном и невозможностью.
После богослужения снова пошли осмотреть замок, в котором старым обычаем каморок, стенных шкафов, отверстий, келий и разных секретных комнаток было полно. Всюду ещё присутствовал какой-то след жизни и богатства и много вещей таинственных и непонятных; хотя, вероятно, многое вывезли и расхватали, нашлось и так достаточно инвентаря, посуды и оружия.
Когда, обойдя стены вокруг, собирались возвращаться наверх, где были раньше комнаты комтура и старейшины, а сегодня нового владельца, Дингейм заметил стоящего внизу возле лестницы человека, который кланялся Брохоцкому почти до земли.