Несколько горожан, которых он знал, обступили его.
– Это неприятное приключение с радзинским старостой готово притянуть в город плохую славу. Помешались бабы! – сказал один.
– Не жаль бы нам, наверное, было, если бы их крестоносцы всех перебили… но так…
– Но так! – молвил другой.
– Может упился только.
– Ну, конечно! – прибавил другой.
– Так нужно говорить, – доложил третий.
– Или лучше не говорить ничего.
Разошлись. Куно собрал какую-то храбрость и вошёл в каменицу.
Внизу он имел немного своих узелков, сначала пошёл он в комнату и спешно готовился в дорогу.
Когда он всё собрал и взял ремень, поднялся наверх.
Носкова плакала, сидя на стуле и повторяла одно слово:
– Несчастье.
Дингейм, не желая начинать разговора, прошептал только, что должен ехать, потому что ему время явиться по слову. Встала Носкова с нежностью с ним попрощаться и желая задержать.
– Рад бы остаться, видит Бог; не могу, – ответил он.
Она посмотрела вокруг, Офки не было; указала ему мать другую комнату: в ней девушка, как раз сидя на скамье в том балконе, смотрела в город такими глазами, что ничего не видела. Когда подошёл Куно, она вздрогнула, посмотрела на него и, ничего не говоря, рукой указала на скамью.
Потом снова, не говоря ни слова, отвернулась, и уставила глаза в стены.
– Я должен с вами попрощаться, – сказал Куно.
– Уезжаете? – спросила она. – Куда?
– Я пленник, отпущенный на слово, и должен вернуться.