Предисловие
Прошли века с того времени, как гениальный Колумб открыл и подарил человечеству материк Нового Света, но для нас русских он до сих пор остается terra incognita и мы еще должны ждать своего Колумба, который бы вновь открыл Америку – специально для нас Не смотря на то, что мы называем и нелицемерно считаем американцев своими заатлантическими друзьями, мы совершенно не знаем их. Литература наша в этом отношении не дала до сих пор ни одного произведения, которое бы носило на себе печать действительного изучения или по крайней мере внимательного, умелого, а не верхоглядного наблюдения. Мне пришлось лично убедиться в этом. Отправляясь за океан, я внимательно перечитал существующие у нас книги о Соединенных Штатах, и на каждом шагу печально должен был убеждаться в их несоответствии действительности. И замечательно, в этих книжках мне постоянно приходилось встречаться с прямыми вымыслами, очевидно рассчитанными на эффект, а действительная жизнь нашла в них лишь самое бледное, лубочное отображение. Между тем действительная жизнь молодого американского народа представляет массу интереснейших и поучительнейших явлений, которые в своей неподкрашенности неизмеримо интереснее всякого вымысла бедной фантазии авторов наших книг о ней. Живя за океаном, я на каждом шагу поражался кипучестью и своеобразностью американской жизни и делился с разными периодическими изданиями результатами своих наблюдений и изучения. По отзыву моих друзей, мои скромные заметки обнаружили несколько таких черт в американской жизни, которые дотоле не находили отражения в русской литературе. Ухватившись за этот комплимент, я решился издать отдельную книгу, в которую вошла значительная часть моих писем и очерков, как напечатанных уже, так и новых. Если бы эта книга встретила хоть малейшую долю того сочувствия, с которым относились к моим письмам мои, конечно небеспристрастные, друзья, то это было бы для автора лучшей наградой и лучшим поощрением к дальнейшему изучению действительно интересной и поучительной жизни американского народа, среди которого ему предстоит жить и действовать еще несколько времени.
С.-Петербург.
7 Сентября 1881 года.
Жизнь за океаном. Очерки религиозной, общественно-экономической и политической жизни в Соединенных Штатах Америки
По пути в Америку
I. От С.-Петербурга до Вены
Западнорусский край и граница. – Столица триединой империи. – Достопримечательности. – Братья-славяне. – Немцы и спекуляция на нигилизме.
Интересно состояние человека, впервые отправляющегося заграницу. До того времени он привык видеть вокруг себя и природу и людей, к которым он с детства присмотрелся и которые не вызывают особых чувств и представлений, подернутые покрывалом обыденности. Теперь же пред ним готовится открыться новый мир – новая природа и новые люди, и он с торопливым вниманием останавливается на всем, что носит на себе хоть отпечаток «заграничности». С таким торопливым вниманием выглядывал из вагона и пишущий эти строки, отправившись из Петербурга в первых числах октября 1879 года в заграничное путешествие. Ночь прервала любопытство, зато следующее утро возбудило его с новою силою: неутомимо несущийся на невидимых крыльях пара поезд успел примчаться в западнорусский литовский край, и глазам путешественника представились новые виды. Русская земля – широкая и ровная как море, приближаясь к западным границам, как бы содрогается, и волнистые горы, как морщины на неспокойном страдальческом лице, густой вереницей теснятся по сторонам. Чрез одну из прелестных лесистых долин открылся очаровательный вид на Вильно. Таких видов мне не приходилось еще видеть в России; на них действительно лежит своеобразный отпечаток. На станции вас поражает нерусский говор: польско-еврейско-немецкий элемент затушевывает русскую стихию; появляются и нерусские деньги. Самый город Вильно окончательно отбивает охоту думать, что вы еще на родной почве: узкие до невозможности улицы, оригинальные постройки с черепичными кровлями, костелы, польско-еврейские лица. Пользуясь кратким промежуточным между поездами временем, я быстро осмотрел город. Какое богатство исторических памятников заключает он в себе и сколько дум возбуждают они даже в случайном зрителе! Здесь можно читать всю многострадальную историю западнорусского края, можно проследить всю кровавую борьбу двух начал православия и католицизма. История эта славна своим концом –победой православия. Но в городе этого незаметно, по крайней мере для беглого взгляда. Везде вы видите костелы с латинскими надписями и скульптурными статуями, около них теснятся коленопреклоненные богомольцы с воздетыми пли скрещенными руками, патеры часто переходят вам дорогу, принимая от окружающих знаки почтения. Мой возница-поляк постоянно снимал свою шапку, доезжая до того или другого храма, чем и давал мне знать, что это костел, а не православный храм. Быть может, католицизм здесь берет верх своею внешностью, которую он так любит, а не внутреннею силою, не тем религиозным чувством, которое двигает горы: но как угодно – впечатление этой силы склоняется на сторону католицизма. На большой городской площади красуется массивный кафедральный костел, с колоссальными изваяниями. Над ним высится живописная гора, где некогда пылал костер проповедников католичества, – впечатление грандиозное. Проезжая обратно на станцию железной дороги мимо литовской духовной семинарии, я мысленно пожелал ей еще и еще неустанно бороться за господство истинного христианского начала в крае, и еще и еще выставлять деятелей для этой борьбы, как она выставляла их до сих пор.
За Вильной родная земля все еще не успокаивается, волнуется; верстах в десяти поезд даже пронизывает чрез туннель гору. Но затем опять начинаются равнины и поля – поселения древних полян, теперешних поляков. А вот и сердце польщизны – Варшава. Город богатый, роскошный; но после Вильны он уже не представляет чего-либо необычайного, нового: тип один и тот же. Только, кажется, религиозного фанатизма здесь меньше, чем в католическом населении Вильны; по крайней мере здесь не встречалось видеть столько коленопреклонений и воздеваний рук, как в литовской столице. За Варшавой опять тянутся равнины. На довольно грязных станциях вас всюду поражает скопище польских жидов, и надо признаться, великий писатель, описывая их в своем «Тарасе Бульбе», употребил еще не все краски для изображения их невыносимой внешности и грязной типичности. Но вот и граница. Сердце невольно дрогнуло при виде надписи «Граница» на последней русской таможенной станции. Здесь кончается наша земля и начинается царство немцев.
После быстрого осмотра паспортов австрийский поезд помчал нас чрез границу к австрийской таможенной станции. Здесь уже полное царство немцев – немецкие мундиры, немецкая речь, хотя и с примесью пейсов и польских физиономий. После скорого, но тщательного осмотра вещей у пассажиров со стороны австрийских таможенных чиновников, поезд помчался далее. И замечательно – не только люди, самая природа быстро изменилась. Вдали стали вырисовываться высокие горы, по сторонам замелькали чистенькие деревушки. Компаньонами стали почти исключительно являться немцы – со своей туманной философией, дурными сигарами и предубеждением к России; есть евреи и поляки, но непременно с немецкою речью. Видя это, невольно чувствуешь великое преимущество немцев над нами в ассимилировании подвластных народов: та же Польша, те же поляки и евреи и здесь, – но здесь все приняло немецкий образ; а в нашей русской Польше все остается по-прежнему, как во времена Речи Посполитой, и в Варшаве редко можно встретить человека, который бы хорошо понимал по-русски.
«А вот и Вена, наша красавица Vindobona»! – выкликнул мой сосед-немец, ужасный резонер и филолог, надоедавший мне всю дорогу своими филологическими соображениями и производствами, между которыми особенно остроумным казалось ему самому найденное им родство слов Иегова и Юпитер. Название «Вены» он производит от vina-do-bona, как будто бы назвали ее еще римляне. Была ночь, и потому сразу нельзя было убедиться в верности отзыва немецкого патриота о красоте столицы триединой империи. Утром я отправился осматривать Вену и ее достопримечательности, и, надо отдать справедливость немцу, он не преувеличил нисколько, назвав Вену красавицей. Это действительно красавица-столица, и поражает посетителя сколько грандиозностью своих зданий, столько и изящностью их архитектуры, чистотою, опрятностью улиц, садами и аллеями. Главная улица, называющаяся Кольцо – Ring, широка как Невский проспект, но ее грандиозно-прелестные здания, богатые и роскошные магазины, непрерывно-тянущиеся аллеи по обеим сторонам – дают больше впечатлений, чем довольно-однообразный, хотя и прелестный проспект нашей северной столицы.
Улица Кольцо кругообразно обходит самый древний центр столицы. В этой центральной части улицы узки и неправильны, и тут же на Стефановской площади возвышается величественный собор св. Стефана. Готическая башня его видна с Кольца. По указанию ее я отправился к этому чуду архитектурного искусства. Трудно передать впечатление, производимое собором. Вы стоите как бы пред исполинским перстом самой земли, устремившей его к небу для указания суетящемуся вокруг крохотному человечеству его вечного назначения, которое часто забывается им в житейской суете. Внешний вид собора суров и мрачен: он носит на себе тяжести более семи столетий. Основание его относится к 1144 году. Башня его, представляющая, по отзыву знатоков, один из изящнейших образцов готического искусства, возвышается на 62 1/2 сажени над основанием, и после страсбургской башни есть высочайшая в мире. С благоговением вошел я в этот храм вечности. Внутри он так же мрачен, как и со вне, и все, однако же, устремляет дух горе. Несколько богомольцев тихо и благоговейно стояли пред различными алтарями и творили молитву. Стены собора испещрены множеством надписей, но время до того обесцветило их, что читать их можно только с большим трудом. Более, конечно, поддаются зрению скульптурные произведения, и они поражают как красотою своего стиля, так и оригинальностью композиции. Сколько здесь пищи для религиозно-эстетического чувства и сколько материала для исторической науки! В полуистертых надписях собора заключается многовековая летопись исторических судеб как города, так, пожалуй, и народа. Счастлив народ, который может указать на подобный грандиозный памятник своей старины: это достаточный свидетель его не бесплодной жизни на земле. С тем же благоговением, с каким вошел в храм, я и вышел из него, упорядочивая в своей голове вынесенные впечатления. На двери вывешено объявление. Я подошел к нему, думая найти извещение о каком-либо богослужении или торжестве, как это водится заграницей, и вдруг – читаю и не верю своим глазам. Объявление буквально гласит следующее: «Запрещается приводить с собою в церковь собак, равно проходить с ними чрез церковь, а также не позволяется проносить чрез собор большие тяжести, чтобы ничем не нарушать отправления богослужения» …
Мои возвышенно настроенные чувства никак не могли сначала мириться с таким странным объявлением, но оказалось, что это объявление вызвано настоятельною потребностью. Теперешние потомки своих благочестивых предков-строителей собора не сохранили в себе одушевлявшего последних уважения к святыне, и, не желая дать себе труда обойти собор, предпочитали переходить на другую сторону Стефановской площади прямо через собор, ведя с собою собак и неся различные ноши – корзины, тюки п т. п. С тяжелым чувством оставил я портал знаменитого собора. – Другим уже совершенно новым образчиком готического стиля в Вене служит так называемая Votivkirche – поминальная церковь. Она воздвигнута в память спасения императора Франца-Иосифа от злодейской руки. Храм тоже построен в чисто готическом стиле, но производит менее впечатления, несмотря на все богатство его оконной живописи, которой я совсем не заметил в соборе св. Стефана. При входе в церковь я заметил также объявление, но к счастью уже не прежнего содержания: объявление гласило о продаже «руководителя по церкви». Руководитель составлен довольно подробно и толково. Это пробудило во мне мысль: отчего бы и нашим московским археологам не составить подобного руководителя по московским святыням? Всякий поклонник, наверное, предпочел бы заплатить за него несколько копеек, чтобы только толково и спокойно осмотреть драгоценные святыни, не подвергаясь нападению назойливых и безграмотных чичероне, всего чаще при обозрении запускающих глаза на карман поклонников. Право не дурен немецкий обычай.
Пройдя далее по Кольцу, я заметил у колоссального здания с громадными колоннами и барельефами множество народа, входящего и выходящего из здания. Предполагая, что это тоже храм Бога Вышнего и порешал в уме вопрос о религиозности жителей австрийской столицы, я тоже вошел в здание; но преобладание в толпе еврейских физиономий сразу дало знать, что это не храм Бога Вышнего, а храм мамоны, того бога, которому с таким усердием поклоняется наш спекуляторский век. Это – венская биржа, потому-то и много здесь народу, не то, что в соборе св. Стефана или в других церквах. Из других достопримечательностей Вены обращают на себя внимание императорская библиотека, императорская сокровищница и множество различных музеев. В сокровищнице можно видеть регалии Карла Великого, смарагд Карла Смелого в 2,780 каратов, ятаган Тимура, а также различные священные вещи и останки: гвозди от живоносного креста, зуб св. Иоанна Крестителя, часть одежды ев. Иоанна, несколько колец от цепей апостолов Петра п Павла, часть живоносного креста и часть скатерти, лежавшей на столе во время Тайной вечери. В стоящей недалеко от сокровищницы церкви св. Августины показывается художественная группа знаменитого Кановы, представляющая мавзолей герцогини Марии-Христины. Группа из белого мрамора производит чарующее впечатление превосходною композицею и художеством работы. В этой же церкви покоятся мощи нескольких пап и посреди самой церкви стоит кружка со скромною надписью: «Для его папской святости Льва ΧIII».
Осматривая столицу триединой империи, большая половина которой состоит из славян, я напрасно искал признаков существования в империи наших братьев по крови. Все подернуто немецким элементом, который даже на вывесках уступает несколько места только французскому элементу и уже в захолустьях – еще мадьярскому. Славянского и духа нет. И между людьми напрасно искал я своих братьев – всюду немецкая речь. Я уже отчаивался видеть славян в столице полуславянского государства, как вдруг неожиданно встретился с чехом. Это был мой извозчик. Узнав, что я русский, чех забросал меня вопросами и прежде всего о том, не был ли я под Плевной (такое впечатление произвела эта памятная Плевна!). Видя, что я плохо понимаю его венский жаргон, он попытался было заговорить со мной по-чешски; но конечно «разумение» мое тут оказалось еще слабее и чех опять свернул на немецкий жаргон. На мой вопрос, много ли славян в Вене, чех отвечал, что их много тут, и почти с восхищением стал рассказывать, что кучера, дворники, посыльные, половые – почти все славяне, немцам тут нет места. «Бедные славяне, думалось мне; вы рады и тому, что хоть здесь успешно ведете борьбу с немцами». Мы проехали мимо отстраивающегося колоссального здания – наподобие дворца. Чех объяснил, что это отстраивается новый парламент и не преминул упомянуть, что и чехи будут заседать в нем. Да, это конечно хорошо, что будут заседать, – ответил я чеху, – но не будут ли они и в этом парламенте занимать то же положение, которое занимают в парламенте общественной жизни...
Трудно прямодушному славянину бороться с лукавым немцем. Он так и норовит эксплуатировать его со всех сторон, пользуясь всяким удобным случаем. Последние прискорбные внутренние беспорядки в России, произведенные стоглавой гидрой нигилизма, дали немцам повод к самой широкой спекуляции на счет этого нигилизма – и притом на книжном рынке. При осмотре книжных магазинов так и пестрят в глазах книги, трактующие о нигилизме; тут есть и quasi-научные наследования о происхождении нигилизма, о его развитии и целях, а есть и с такими заглавиями, как: «роман нигилистки». Нечего и говорить, какою дичью переполнены все эти книжонки, какой сумбур понятий и представлений показывают они в своих авторах, – но общий мотив их звучит резковраждебным тоном по отношению к славянам вообще и к русским в особенности. Среди этой немецко-жидовской литературы по части нигилизма красуется несколько русских книг – самых уже настоящих нигилистов. Стоило только развернуть и почитать хоть одну из них, чтобы прийти к тому убеждению, что книжонки эти действительно могут быть печатаемы только там, где полная непонятность содержания не может претить даже наборщику трудиться над этим жалким произведением человеческого безумия. Но одно невольно бросается в глаза, что как немецкие, так и русские нигилистические сочинители берут в унисон одну и туже ноту – злобную и враждебную по отношению ко всему русскому и тому государственному строю, над которым русский народ трудился целое тысячелетие, созидал его потом и кровию и защищал своими головами.
II. Цюрих
Альпийские виды. – Природа и люди. – Цюрих и его достопримечательности. – Социализм и борьба с ним. – Литературный курьез. – Университет и лекции Иоганна Шерра.
Скорый поезд из Вены несется с ужасающею быстротою. Пред вами то и дело мелькают хорошенькие деревушки, ютящиеся по отлогим холмам; однако же нет еще ничего такого, что приковывало бы взгляд. Но вот граница триединой империи; за ней начинается Бавария, составляющая южную часть сколоченной железным канцлером германской империи. Вот Мюнхен, но в нем я, к сожалению, не мог остановиться.
За Мюнхеном виды быстро меняются. И без того волнистая почва начинает все более и более колыхаться; час от часу волны вздымаются выше и грознее. Вы любуетесь этой игрой волнующейся земли; но вот взгляд ваш перебрасывается чрез волны, и над ними как облака вздымаются – Альпы. Трудно передать чувства, которые охватывают при этом зрелище. Вы устремляете в эти заоблачные выси неподвижный взор и не можете оторваться. В этих высотах, в этих грубых произведениях природы столько чарующей силы, столько величия, что пред ними жалкими кажутся все самые грандиозные построения рук человеческих. Но поезд неустанно мчится. Альпийские высоты понемногу сбрасывают с себя облачное одеяние, и вот они уже вблизи вас. Еще нисколько моментов и – поезд грохочет уже среди неприступных скал баварских Альпов. Ландшафты меняются с неуследимою быстротою: то вы мчитесь при подошве сливающейся с небесами горы, то вдруг над зияющею пропастью, в которой вековой лес кажется ничтожным кустарником, то туннелем пронизываете гору. Глаза наконец утомляются от этой непривычной смены крайних противоположностей. Вы отдыхаете несколько моментов, устремляя взор на бархатистую, чисто весеннюю зелень долин. А эти долины представляют едва ли еще не больше интереса. Тут ютятся почти волшебные деревушки, с домиками безукоризненной белизны и чистоты кругом. Можно подумать, что это игрушечные домики и в них не живет человек с его обычной житейской, почти необходимой (по нашему русскому понятию) нечистотой, и однако же в этих домиках обитают действительные люди, с обычными заботами и трудами. Вон среди бархатистой зелени выдается клочок черной земли и на нем с киркой в руках копошится какой-то господин в пиджаке и франтоватых брюках: это крестьянин обрабатывает свою землю. А вот какая-то госпожа с книгой сидит под деревом, а невдалеке красивые и крупные коровы с колокольчиками щиплют сочную траву: это пастушка пасет свое стадо. Горные ручьи, с шумом устремляющиеся по долинам и по указанию человека орошающие поля и обтекающие домики, – довершают картину. Мне много раз приводилось любоваться альпийскими видами в произведениях живописи, но прелестнее того, что представляла сама природа моим глазам, я никогда не видел даже и в этих произведениях, которые, однако же часто возбуждали мысль о преувеличении и несоответствии действительности. Смотря на этот земной рай, нельзя и подумать, чтобы здесь также мог быть недоволен чем-нибудь человек. И, однако же он недоволен, и недовольство его здесь даже грознее, чем где-либо не в столь благодатных странах. Но это, впрочем, скорее относится собственно к Швейцарии, а не к Баварии, о которой идет речь.
ebooksa