Переправившись из Линдау на пароходе чрез восхитительно-живописное Боденское озеро, я стал на швейцарскую землю. Поезд помчался в Цюрих. Швейцарские собственно виды в этом направлении уже не представляли ничего особенного и уступали описанным баварским. Даже деревни не так чисты и люди не так опрятны, как там. Пользуясь этим, я углубился в себя и оставался в этом состоянии до Цюриха. Не без смущения вступил я в этот город. Тут социализм свил себе давнишнее гнездо, тут прибежище революционеров всего света, тут наконец наслаждается полною своею волею и наш российский нигилизм. Но при самом вступлении в город слышу звуки музыки и песен; это ободрило дух, потому что, по правдивому изречению немецкого поэта, «где поют – там можешь быть спокоен: не знают злые люди песен»1. Цюрих, как после оказалось, весьма певучий и музыкальный город. Общий вид его, однако же производит довольно тяжелое впечатление. Дома высоки, но сумрачны, с малыми окнами, старинной архитектуры. Зато местоположение очаровательно. Прелестное цюрихское озеро большим заливом врывается в город, а двумя своими потоками прорезывает его насквозь и делит пополам. По сторонам живописные лесистые горы. Улицы узки, неправильны, а некоторые так круты, что подниматься по ним можно только с большим трудом. Храмов в Цюрихе немного – и те старинного построения. Над главным потоком на холме высятся две башни, как бы соперничающие вышиной. Это главный собор города, так называемый Grossmiinster. Они мрачен и, по-видимому, дряхл; башни его как бы с усилием поддерживают себя в прямом положении. Храм этот действительно замечательная древность; он почти ровесник городу. Hекоторые археологи предполагают, что построение собора относится к VIII–IX столетию, но конечно не в теперешнем его виде. Он несколько раз перестраивался, возобновлялся, надстраивался. Внутренность храма проста и сурова. Три картины на окнах, представляющие Спасителя и апп. Петра и Павла, составляют все его украшение. Вместо органа стоит большая гармония. Но бедный по украшениям, собор этот богат по своим воспоминаниям. В его стенах впервые раздались смелые проповеди известного швейцарского реформатора Цвингли; здесь же он совершал первую упрощенную им обедню – на простом столе с деревянными сосудами; здесь была его и последняя проповедь – пред тем, как он погиб в кровавой сечи за свои религиозные начала. Посреди церковного двора бьет родник, украшенный статуей Карла Великого. –Чрез мост на другой стороне потока стоит другой собор, Fraumunster, по древности почти современный первому. Основанием своим он обязан некоей аббатисе, чем и объясняется его название – женского собора. Недалеко от него стоит церковь св. Петра; внешность ее так же мрачна, как и первых двух; в этой церкви состоял священником прославившийся своими оригинальными физиогномическими исследованиями Лафатер. Теперь в эту церковь привлекает, как говорят, много слушателей знаменитый проповедник Генрих Лянг, представитель так называемого свободного христианства в Швейцарии. Рядом с нею стоит опять мрачная и древняя Августинская церковь, принадлежащая теперь старокатоликам. Представленный обзор церквей с достаточною ясностью показывает, что идеи швейцарского реформатора об излишестве внешности в богослужении вполне привились к населению и наглядно выражаются в той небрежности, в которой содержатся в Цюрихе храмы церковные.
При осмотре Цюриха меня больше всего, однако же интересовал вопрос: где же, в чем, собственно, кроется здесь та страшная, стоглавая гидра, называющаяся социализмом, которая будто бы здесь свила себе спокойное гнездо и отсюда распространяет свое разрушительное племя по всей Европе? В самом городе нет и признаков его существования, если только такими признаками считать выражения озлобленности бедных на богатых, пролетариата на собственников. Рабочие здесь добродушны как русские, вежливы как французы. Правда, вы услышите здесь, как навеселе идя по улице блузник отчаянно напевает и насвистывает Марсельезу; но вы тут же заметите, что он поет ее с такою невинностью и с такою же благонамеренностью, с какою у нас поются мотивы знаменитой патриотической оперы. Наряду с необыкновенно-распространенными мотивами из Вильгельма Телля здесь Марсельезу поют и мальчишки на улицах, занимаясь в тоже время пусканием волчка. В этом, очевидно, нет социализма. Но вот по крутым улицам, часто сменяющимися каменными лестницами, вы взбираетесь на отлогость прелестной пригородной горы. По сторонам тянутся бесконечные виноградники, из золотистого поля которых величаво выдвигаются зеленые шапки грушевых дерев. Оглянитесь назад вниз: пред вами бесподобно-красивая панорама города с озером, его потоками и противолежащими высотами. Но забудьте про окружающую природу, всмотритесь в самый город и – вы увидите гнездо социализма. Над высокими узко-оконными домами как башни поднимаются фабричные трубы, изрыгающая клубы удушливого дыма, распространяющего смрад по всему городу. Трубы эти почти так же многочисленны, как дома. Вот тут и есть гнездо социализма. На цюрихских фабриках и заводах скучено почти все безземельное население кантона, и живет оно в этих дымных берлогах, не зная отдыха и не видя солнечного света, не дыша даже свежим горным воздухом, который тут же разлит по горам, как бы нарочно дразня страдальцев и услаждая чужеземцев-англичан, рыскающих по живописным отлогостям гор на выхоленных скакунах. При виде этой картины странным даже становится, почему социализм не принял здесь еще более резких форм, чем в каких он существует теперь. Но это объясняется здравым смыслом населения, которое понимает роковую необходимость своего положения и считает более выгодным подчиняться ему, чем предаваться каким-либо несбыточным и, однако же преступным мечтаниям. На помощь рабочему классу приходит здесь, кроме того, общественная и частная благотворительность, также несколько парализующая социалистические поползновения. В Цюрихе существует довольно много обществ, которые имеют в виду улучшение положения рабочих классов в религиозно-нравственном и материальном отношении. В первом отношении особенно важные услуги рабочему люду оказывает «евангелическое общество», которое уже более 40 лет успешно ведет свою религиозную и нравственно-просветительную, а вместе и благотворительную деятельность. Оно имеет с этою целью несколько специальных учреждений. Из них особенно известны: библиотека, из которой рабочим раздаются для чтения книги религиозно-нравственного содержания; читальня, где взрослые рабочие могут проводить часы отдыха за газетным чтением, и богадельня с прислуживающими диаконисами, где находят приют больные и престарелые. В материальном отношении важные услуги оказывает «вспомогательное общество», которое выдает рабочим вспоможения и ссуды и имеет столовую, где рабочие могут иметь здоровую пищу за самую дешевую плату. То и другое общество, вместе с многими другими второстепенными, чрезвычайно много содействуют улучшению положения рабочего люда и удачно отсекают многие особенно ядовитые головы социалистической гидры.
Таким образом социализм не имеет в Цюрихе резко бросающихся в глаза форм. Тоже самое можно сказать и о литературном социализме. Осматривая книжные магазины, я с трудом мог насчитать пять-шесть книг социалистического содержания, – ясно, что запрос на них незначителен. Но зато в большем, чем в Вене количестве в здешнем книжном мире имеет своих проявлений русский нигилизм, хотя эти проявления опять-таки не таковы, чтобы можно было сказать, что вот здесь-то именно и сидит этот веелзевул нашего времени и отечества. Книжонки за стеклами магазинов выставлены те же самые, какие мне приводилось видеть уже в Вене, и только две-три новых, из которых назову две книги: «Скопческие духовные песни» и «Жизнь Иисуса» Ренана, новое
Одною из достопримечательностей Цюриха, дающею ему особенную известность в России и Европе, является его знаменитая политехническая школа, часть которой составляет университет. Здание политехникума громадно и занимает превосходное положение на высокой горе, открывающей далекий вид на всю панораму города и его окрестностей. Я счел своим долгом посетить этот храм наук. Между множеством снующих взад и вперед студентов всевозможных наций, я встретил и нескольких русских. Один из них особенно старательно выставлял себя русским, но тип и речь ясно выдавали в нем русского – еврея. Он горько жаловался, что политехникум не принимает с русскими документами без экзамена. Среди вывешенных объявлений на университетских стенах я заметил собственноручное извещение известного писателя профессора всемирной истории Иоганна Шерра, что 24 (12) октября он открывает лекции по истории второй половины XIX столетия. Я не преминул воспользоваться случаем послушать знаменитого профессора и писателя. Лекция назначена была в 5 час. вечера. В большую аудиторию собралась масса слушателей. Зажжены были лампы. Вошел профессор Иоганн Шерр, приветствуемый почтительным поклоном слушателей. Взойдя на высокую кафедру, за которой можно только стоять, он начал вступительную лекцию. Речь его громка, отчетлива и смела, как слог его сочинений. Предметом своей лекции он избрал оценку сравнительного значения материалистического и идеалистического миросозерцания для развития человечества. Высказав несколько горьких, но правдивых укоров современному практическому материализму, подавляющему и заглушающему высшие порывы духа, он сказал, что материализм как научная теория имеет некоторое развивающее значение, но весьма ограниченное. Он содействует подробному научному исследованию явлений, природы, но неизбежный для человеческого ума вопрос: почему, откуда, для чего? – да материалистической теории не подсилен?
Поэтому величайшие умы, составляющие цвет и красу человечества, всегда склонялись более к идеалистическому миросозерцанию, одною из форм которого является религия. «Проследите внимательно историю человечества, – сказал вдохновенный профессор, – и вы найдете, что все великое и славное в делах человеческих имеет свой источник в этом миросозерцании, как свет и тепло на нашей планете имеют свой источник в центральном светиле вашей солнечной системы». С чувством глубокой удовлетворенности оставил я аудиторию по окончании лекции. Впечатление, произведенное лекцией было громадно, и студенты наперерыв друг пред другом делились им. Сам я никогда не забуду этого впечатления, и оно навсегда останется у меня как одно из дорогих воспоминаний. Знаменитый публицист-профессор уже пожилых лет, с густою проседью, но бодр и молод духом как юноша.
Зайдя в университетский читальный зал и пересмотрев газеты, я оставил политехникум и по лестницеобразной улице спустился в город.
III. Женева
Сердце Швейцарии. – Женева и национальное торжество в ней. – Достопримечательности. – Два философа. – Фернейский патриарх и его дворец. – Русская церковь и русская библиотека. – Укрощение своенравного. – Что такое свобода.
На другой день я оставил Цюрих и поезд помчался в Женеву, чрез самое сердце Швейцарии. И надо сказать, что у этой маленькой республики великое и при том вполне каменное сердце. Исполинские горы громоздятся одна на другой и как седовласые тысячелетние великаны, со светящимися лысинами, молчаливо и угрюмо смотрят из-за облаков на поезд, который подобно змею извивается среди них, отыскивая себе ущелий для прохода. Облака не смеют подняться до их вершин и украдкой пробираются по поясницам каменных великанов, и только альпийские орлы вольно парят над облаками и па блещущих белизною вершинах делают свой царственный отдых. Человек обыкновенно приниженно пресмыкается у подошвы гор, но иногда и он поднимается на головокружащую высоту, и там на узких отлогостях гор его жилища ютятся подобно орлиным гнездам. А поезд все гремит и извивается, и то поднимается в голубую высь, под которой зияет пропасть, то врывается в темную утробу гор, где водворяется мгновенная ночь. Но вот – как бы новое небо вдруг открылось внизу поезда; пассажиры удивленно бросились к окнам и – увидели пред собой знаменитое Женевское озеро. Невозможно отыскать красок для изображения действительно чудных красот этого озера. В продолжении двух часов поезд мчится по его берегу, окаймленному золотистыми виноградниками, и вы не можете оторваться от чарующего зрелища, которое впрочем то и дело прерывается мрачными туннелями, как бы нарочно рассчитанными на то, чтобы крайнею противоположностью еще больше усилить впечатление красоты. За прелестным городком Лозанна, ютящемся на отлогости, спускающейся к озеру, вдали показалась Женева, и чрез несколько минут я был уже в самой столице Женевской республики.
Расхаживая по чистым и прямым улицам города, я был поражен их пустотою и мертвенностью. На улицах не видно было ни души, магазины закрыты и занавешены. Я уже готов был произнести невыгодный для города приговор касательно его безжизненности, но вспомнил, что это был воскресный день, и сразу все объяснилось. Видно, что исторические уроки не пропадают даром и суровая проповедь швейцарских реформаторов сказывалась в этом почтении воскресного дня. Незаметно, однако же я вышел на площадь, примыкавшую к набережной озера, и она кишела народом. Среди толпы возвышался памятник, на который устремлены были взоры тысячей народа. Не понимая, в чем дело, я обратился с расспросом, и надо было видеть то усердие, с которым женевские французы начали вводить иностранца в предмет своего торжества. Оказалось, что в этот день происходило открытие памятника женевскому патриоту герцогу Карлу Брауншвейгскому. «Да, мусье, – говорил мне один женевец, – женевский народ умеет почитать своих великих мужей! Смотрите какая прелесть – этот мавзолей! Какая грация и роскошь форм», – и женевец, со сверкающимися глазами и трепещущим от патриотического пламени голосом, начал объяснять как значение самого памятника, так и особенно величие «женевского народа». Мне интересен был не столько памятник, сколько говорящий женевец, по-видимому воплощавший в себе весь патриотический огонь крохотного народа. Такого жгучего патриотизма мне еще не приходилось встречать среди больших народов, и я видел интересное подтверждение исторической истины, что сила патриотизма в народе находится в обратном отношении к его численной или пространственной величине. Что же касается заслуг самого героя торжества, то, как оказалось, он состоял в том, что герцог, умирая, завещал городу все свое громадное состояние, стоимостью до двадцати миллионов франков. Очевидно, при таких заслугах не только было за что воздвигнуть ему хороший памятник, но и было – на что его воздвигнуть.
Между тем наступил вечер, на небе и в озере заблистали звезды и из-за седых прибрежных гор выплыла золотая луна. Массы народа плавно и тихо двигались по великолепной набережной, на темном фоне озера мелькали волшебные огни лодок, а где-то вдалеке чуть слышались звуки странного рева вьючного осла. На самом берегу любитель красот природы поставил телескоп и предлагал желающим полюбоваться и окружающими горами, и золотою луной, и кольцеобразным Сатурном. Это было дивное зрелище и наполняло душу каким-то неопределимо сладостным редко испытываемым чувством.
Женева по внешности изящный и хорошенький город. Это, говорят, – маленький Париж. Он богат достопримечательностями всякого рода, но меня более всего интересовали две его главные достопримечательности – философы Руссо и Вольтер. Тень этих великанов прошлого века живет еще до сих пор в Женеве, где они главным образом созидали свои преобразовательные и разрушительные теории. Там можно видеть памятники им обоим. Памятник Руссо воздвигнут над озером, в том месте, где его синие воды с шумом рвутся к выходу в реку Рону. Замечательный философ, видевший все зло в человечестве в его уклонении от естественного первобытного порядка природы и во всех своих сочинениях провозглашавший свой неизменный девиз – Returnons а la nature (возвратимся к природе!), задумчиво сидит над рукописью, а кругом его в загороди плавают и плещутся лебеди. Обстановка удачная и вполне соответствует духу философа, любившему природу и рвавшемуся к ней из мертвящих оков искусственной жизни. Меня всегда поражала и поражает глубокая внутренняя правда идеала женевского философа. Можно не соглашаться с его частностями и внешними надстройками и толкованиями, но общий дух его – есть дух всего человечества. В нем слышится тоска человеческого духа по потерянному первобытному состоянию райскому, где человек жил с природой и блаженствовал в гармоническом единении с нею. Ведь действительно все удручающие человечество бедствия ведут свою родословную с того момента, когда человек своим непослушанием нарушил данный ему закон и порвал связь с природой, и когда прогремел божественный голос правды: проклята земля в делах твоих!
Иного свойства другая философская достопримечательность –фернейский патриарх Вольтер. Его называют другом Руссо. Это ошибка: для дружбы между ними не было психологических оснований. Это просто были приятели в обыкновенном смысле этого слова. Памятник Вольтера стоит не в самой Женеве, а в пригороде ее Фернее, верстах в трех от города, на французской границе. Человечество любит великих людей, даже если бы они только остроумно издевались над его глупостью, как это делал Вольтер, и потому дорога в Ферней проложена тысячами путешественников, считающих своим непременным долгом посетить умственного великана. Я машинально последовал примеру других и прокатился на извозчике в местожительство разрушительного гения. Ферней – небольшое поселение, основанное Вольтером и находящееся за чертой швейцарской границы.
Женевцы, как известно, изгнали Вольтера из своего города за его богохульство и беспокойный нрав. Чтобы досадить своим гонителям, философ основал свою резиденцию за чертой швейцарской границы, в трех верстах от города, и оттуда начал тиранить женевцев своими ядовитыми остротами. Насмехаясь между прочими над маленькими размерами города, Вольтер говорил, что ему достаточно встряхнуть свой парик, чтобы облаком пыли закрыть всю Женеву. Эта острота, по моему мнению, очень знаменательна. У почтенного философа действительно много было пыли не только в косматом парике, но и в самой голове, и он этой-то пылью, которую он ловко умеет бросать в глаза, главным образом и прославился. Возьмите семьдесят восемь томов его сочинений, – ведь сколько там пыли, и горе тому, кто читает их без предохранительных очков критики и разума. Между тем женевский извозчик, пощелкивая своим хлыстиком и понукая лошадь странными междометием – дю! дю! – подкатил уже к самому Фернею, и там на первом трактире красовалась вывеска великого философа. «Трактир Вольтера» – гласила вывеска. За трактиром не отставали и другие заведения, и имя великого философа виднелось да над дверьми маленького кабачка. Но не здесь был главный храм жреца неверия. У Вольтера был свой дворец, в котором он принимал поклоненья от своих многочисленных холопов и откуда посылал миру свои разрушительные перуны. Была торжественная тишина кругом, когда я подъехал к этому дворцу; только слышался легкий шёпот окружающих его вековых каштанов и фонтан среди двора выбрасывал журчащие струйки. Величественная природа разливала мир и блаженство в душе; но среди этой чарующей и ласкающей природы как демонический призрак смотрела саркастически-мефистофелевская физиономия самого хозяина дворца. Мне много раз приходилось видеть статуи и портреты философа, но нигде он так рельефно не выражает всей сущности своего духа. «Разрушу мир, и буду только насмехаться над делом своего разрушения», – ясно и громко говорит эта физиономия. Между тем прибыло еще несколько путешественников, и старый слуга повел нас осматривать дворец и его достопримечательности. «Вот кабинет, где писал Вольтер … вот спальня, где он спал ... вот палка, с которою он гулял, а вот и туфли, которые он по утрам надевал»,–механическим речитативом распевал слуга, и все путешественники с трепетным умилением рассматривали и палку, и туфли, а саркастическая физиономия хозяина этих вещей смотрела с разных стен дворца своим пронзительным взглядом и неизменно повторяла: «О, люди, люди! как вы жалки и глупы!» За оградой дворца высится небольшая церковь с петухом вместо креста, а фронтонная надпись гласит: Deo erexit Voltaire – «Богу воздвиг Вольтер». В моменты благодушия Вольтер любил побогохульствовать, и в один из таких моментов он порешил построить церковь, – чтобы прочным памятником увековечить свое богохульство. И что может быть богохульственнее той надписи, которою он украсил эту церковь? Это сатанинская гордость тех, которые желают быть яко бози... В свое время, однако же это капище служило приходскою церковью для поселян и в ней совершалось католическое богослужение, но теперь она служит только предметом удивления праздных туристов.
Настоящих храмов в Женеве немного и все они простого типа, так что не представляют ничего особенного. Как в Цюрихе, так и здесь проповедь швейцарских реформаторов, по-видимому, пала на добрую почву и принесла плоды в виде пренебрежительного отношенья к внешности церковной. Зато тем с большею рельефностью выдается между ними русская церковь. Расположенная на просторной площадке, составляющей один из уступов большой террасы, она со своими пятью золотыми главами на византийском корпусе составляет истинное украшение города. Это вполне сознают женевцы и потому усердно помещают ее среди достопримечательностей города в своих фотографических альбомах и даже на почтовой бумаге в качестве украшающей виньетки. Она маленьких размеров, но это еще больше придает ей легкости и красоты. Окружающие ее густые кудрявые акации довершают прелесть картины, от которой веет сладостным приветом родного.
Внутри церкви мне не пришлось побывать, а также не пришлось узнать о величине и составе здешней русской колонии. Но что она довольно многочисленна, об этом можно было судить по тем признакам, которые бросались в глаза при осмотре города. В Женеве больше чем в двух прежних виденных мною городах встречалось предметов, указывающих на присутствие русского элемента. Так, на вывесках частенько попадались русские надписи, и одна вывеска золотыми буквами возвещала о «русских пасхах и куличах». Но более всего русских надписей виднелось над разными книжными магазинами, возвещавшими о продаже русских книг. Наконец в одном месте я с радостью прочитал крупную вывеску, гласившую о целой «Русской библиотеке»; но лишь только, впрочем, подошел к зеркальной витрине магазина и взглянул на ряды выставленных там книг, как понял, что вывеска гласит воюющую ложь. Это совсем не русская библиотека и даже неизмеримо менее русская, чем любая французская или немецкая библиотека. Правда, на книгах виднеются русские буквы и слова, – но дух их, дух – увы – нигилистический, и потому, конечно, не русский. И чего-то только там нет, о, Боже правосудный! Добрая половина книг, как сокровище предлагаемых в продажу, представляет уже старую и грязную ветошь. Но находятся, вероятно, и на нее умные покупатели.
Кстати, мне пришлось встретиться с духом нигилизма не только в мертвых книгах, но и в живом теле. В самый день приезда в Женеву, проходя вечерком по набережной озера и любуясь как тихим плеском синих волн, так и окружающей тишиной воскресного дня, я вдруг поражен был глухим гулом, вырвавшимся из какого-то закрытого места. Лишь только я успел обратить на этот шум внимание, как из-за угла вывернулся молодой блузник и зычным голосом заорал по-русски: «Вперед же, вперед...» Как ни радостно встретить земляка на чужбине, но в виду того, что земляк слишком усердно писал русское мыслете, я стал только издали наблюдать за ним и был невольным свидетелем невозможной тирании республиканской полиции. Не успел землячок спеть первого куплета своего гимна, как откуда-то вывернувшийся полицейский сержант, сердито дернув его за плечо, строго проговорил: «мусье, прошу вас замолчать, иначе я арестую вас за нарушение общественного порядка». Вольный сын свободы вздрогнул и на полслове прервал свой гимн. Немного оправившись и оглянув сержанта мутными глазами, блузник на французско- нижегородском языке не то извинялся пред сержантом, не то упрекал его за стеснение свободы; но во всяком случае укротил свой нрав. Покачиваясь, он поплелся дальше и только уже тоненьким и жалобным голоском тянул про себя: вперед же, вперед... С тем и скрылся в какие-то трущобы. А я остался наслаждаться вновь водворившеюся тишиною женевского воскресного дня, и невольно думал о том, что такое свобода?..
Полицейский сержант, очевидно, думал, что он защищал свободу, укрощая моего соотечественника, а мой соотечественник, напротив, думал, что сержант стеснял его свободу. Да, «проклятый вопрос», сказали бы Гейне.
IV. Париж
Французская земля. – Париж и первые впечатления. – Достопримечательности. – Собор Богоматери. – Пантеон. – Гроб Наполеона I. – Богослужение в церкви св. Рока. – Русская церковь и богослужение в ней. – Парижские нравы. – Фальшивые деньги под фирмой: свобода, равенство и братство.
ebooksa