Пляска Бледных

— Но ты живая, — возразил он.

— Будь вы хоть последним реаниматором, даже мёртвой бы вам не досталась. Я смерила оценивающим взглядом свою статую.

— Она недурно сохранилась, должна признать. Не то, что я. Сколько лет прошло?

— Ты всё так же прекрасна, — прошептал он, снова направляясь ко мне.

— Руки, — холодно отрезала я. — Мы можем поговорить где-нибудь, где нет ваших кукол?

Граф замер, опустив голову.

— Они здесь повсюду.

Достала сигарету, щёлкнула зажигалкой, закурила.

— Стыдно, Граф, стыдно. Я ждала большего.

— Но взгляни, — возразил он, указывая на свою квартиру, — я всего этого добился сам. На полках стоят книги, написанные мной. Здесь живут женщины, которых я любил. Я добился всего этого сам. Разве ты не гордишься мной?

Хмыкнула, стряхнула пепел, затушила окурок о плечо куклы, отбросила его на пол балкона.

— Ваши читатели — ваши же куклы, Граф, а все книги исписаны пустыми страницами. Конечно же, здесь есть всё, кроме вас самих. Или наоборот — здесь нет ничего, только вы сами. Вы не сбежали из темницы, Граф, но продолжаете жить в ней. Довольны ли?

Он закусил губу.

— Как ты можешь так говорить? Ты ведь всего лишь призрак моих снов. Они никогда не перечат мне.

— Вы сами признали во мне живую, — склонила я голову. — Но, знаете, это место вам под стать. Пройдёмте со мной?

С этими словами я проскользнула в гостиную, просочившись сквозь окно, и направилась к спальне.

Ещё одно трюмо, на котором стоял подсвечник в форме химеры. Из её пасти высилась горящая свеча. Такие же стояли на двух возведённых к потолку лапах. Чуть дальше раскинулась широкое двуспальное ложе. Давно же я не была у него в гостях. Очень давно. А здесь с тех пор, надо заметить, совершенно ничего не изменилось. Да и вообще, у таких людей, увы, меняться не в чести. Как он о себе говорил, он был всего лишь писателем в бледной маске, а вся жизнь его суть не более, чем дорога сна для обречённых скитальцев, что дали обещание беситься в лике восхождения чёрной луны, и, оплакивая кровавыми слезами пугала в обители хозяина игрушек своё последнее «прощай», он осознал, что ничего нет прекраснее смерти, и лишь истинное безумие — это его судьба. Абсолютно бессмысленное сравнение, надо заметить.

И ничем не подкреплённое, кроме его собственных слов. Но ему нравилось так думать и говорить о себе. Раньше это в какой-то мере даже восхищало. Сейчас — не вызывало ничего, кроме жалости. Жалости и обиды за то, что я вообще когда-либо была с ним.

Я опустилась на кровать, жестом пригласила его к себе.

— Я говорить хочу, Граф. Но вы, видимо, разучились.