Надзирательница замерла, отложила чтиво, смерила меня тяжёлым презрительным взглядом. Лучше бы я не видела её лица. Дело не в морщинах и не в очках, и даже не в маленьких въедливых чёрных глазах. Вся беда в восковой маске, которая отслаивалась от давно пожелтевшего черепа. Наверное, это неправильно, и нужно принимать людей, какими они есть, но всё же в аду все так стремятся походить на живых, что невольно смущаешься, когда вспоминаешь, что все здешние — мёртвые.
— У вас лицо отслаивается, — спокойно заметила я, уловив её невысказанный вопрос.
— Моё лицо, где хочу, там и теряю, — бегло бросила та. — Чего тебе? Вроде не наша. Как попала сюда? Документы есть?
Я протянула ей удостоверение.
— А, из канцелярии, — бабка хмыкнула, осмотрев бумаги. — То-то думаю, наглая такая. Ну, проходите, инспектор, коли не шутите. Вам к кому?
— Молохов Дмитрий Арсеньевич, он к вам недавно попал.
Надзирательница покачала головой, из-за чего маска отслоилась ещё больше. Чертыхнулась, ловко нырнула под стол, достала тюбик клея, аккуратно смазала череп, поправила лицо. Теперь — совсем как живая.
— Камера 16, полчаса на свидание. Проходите дальше по коридору.
Я коротко кивнула, положила удостоверение в карман, поблагодарила пожилую женщину и направилась к своей цели.
Уже у входа в казематы в нос ударил едкий запах формалина, смешанный с гниющей плотью и гарью от копоти крематория. Тяжело здесь всё-таки, тяжело. И повсюду тишина. Кто-то отдыхал на нарах, иные — молчали по углам.
Я ждала гнева, а встретила покорность, смирение. Никаких криков, никакого плача — ни-че-го. Только сумрак и гнетущее чувство скорой повторной расправы. На меня никто не обратил внимания, все оставались скованы в своём личном сознании.
Надеюсь, Молоха в порядке, мне он нужен в здравом уме — ну, или хотя бы при своём рассудке.
Я просочилась сквозь решётку камеры, подошла к нему, опустилась на нары. Снова достала портсигар, закурила.
— Не трави душу.
Хриплый, усталый голос.
Сочувственно кивнула ему, помогла снять лицо — оно у него на заклёпках — протянула сигарету: «Верблюд» со вкусом пустыни.
Чистый, без единой пылинки череп оскалился в благодарной улыбке. Сделал затяжку, пропуская дым из зрачков и ноздрей.
— Ты так не умеешь, — всё так же хрипло прошипел он сквозь стиснутые зубы.
— Знаешь, и не стремлюсь. Рано мне к вам.
Тот мотнул головой. Я взяла сигарету, чтоб выдохнул. Вернула, чтоб докурил. Потом поднялась, освободила путы.