Раздался веселый смех и сквозь широкие проемы железной решетки показалась небольшая женская рука. Я почтительно поцеловал ее, но она не отдернулась: владелица ее, видимо, ожидала повторения. Но я ограничился одним поцелуем, кинул ей характерное — «доброй ночи» — и пошел обратно в свою гостиницу, усталый от долгого стояния на ногах перед окном.
— Приключение становится очень занятным, — послышалось одобрительное замечание Астафьевой.
Василий Лазаревич хотел зажечь лампу, но мы воспротивились. При искусственном свете необходимое для такого рассказа настроение могло исчезнуть. Кто-то впотьмах пытался налить вино в наши стаканы и опрокинул один из них.
— Какой вы неловкий! — не утерпела заметить Юлия Павловна.
Из комнаты через открытую дверь послышался голос Агнии Лазаревны:
— Я приготовила закуску, скоро вы там кончите ваши разговоры?
— Скоро, скоро! — кинул ей в ответ брат и продолжал рассказ.
— Что вам сказать дальше? Я каждый вечер направлялся к знакомому окну, разговаривал…
— Но вы все-таки увидели незнакомку? — бойко спросила Астафьева.
— О да, на другой же день она так поставила лампу в комнате, что я отлично рассмотрел всю фигуру и лицо моей незнакомки. Впрочем, для меня она теперь не была уже незнакомкой, так как я узнал ее имя… Долорес.
— Она была очень красива? — полюбопытствовал я.
— Да, она была красива своей молодостью, свежестью слегка смуглого лица, стыдливого румянца, глубокими темными глазами, в которых таилась бездна, и изумительными, иссиня-черными волосами, очень длинными и пышными.
Обыкновенно, испанки малообразованны, детски наивны и совершеннейшие невежды относительно всего. О России и русских они не имеют никакого понятия, для них мы что-то вроде самоедов, белый медведь и русский — синонимы, по их мнению, и вопрос Долорес о том, христианин ли я, меня не только не поразил, но даже не заставил рассмеяться. У испанок только три нации христиан — los christianos испанцы, итальянцы, а последними идут французы и то под некоторым сомнением. Мне удалось убедить мою ночную собеседницу, что я настоящий христианин и в доказательство я показал ей крест, который постоянно ношу.
В одну из таких бесед она рассказала мне, что ее новиос бросил ее потому, что считал за колдунью.
— Как, почему?! — забросал я ее вопросами.
Девушка задумалась, нерешительно поглядела на меня, точно опасаясь, что, услышав правду, и я ее покину, но потом загадочно улыбнулась и рассказала мне причину.
— Вам, сеньор Базилио, может быть, известно, что жемчуг может умирать. Тускнеет загадочный мягкий свет его, погасают мерцающие переливы и даже теряется матовый блеск его зерен. Это мы, женщины, называем «смертью», и из прекрасного драгоценного украшения он превращается в ничего не стоящие бусы. Когда я еще была маленькой, отец мой, много плававший в море, привез в подарок моей матери нитку жемчуга. Мама носила ее, но потом, как вот я вам сейчас сказала, жемчуг этот неожиданно потускнел, погас и умер. Мама очень расстроилась этим, она любила подарок отца, тем более, что теперь уже никто не мог ей больше подарить такой драгоценности, — мой отец умер. Мама спрятала жемчужную витку и больше не одевала. Как- то раз случайно я ее нашла, надела на себя, прямо на шею, целый день играла с ней и, ложась спать, забыла снять ее.
Утром, поднявшись, я отправилась поздороваться с мамой. Только что она заметила драгоценное украшение, как бросилась ко мне, чтобы снять его с меня, и вдруг неожиданно остановилась, широко раскрыв глаза от изумления.
— Неужели ты «indovina»?[23] — прошептала мама, все еще не веря своим глазам.
Оказалось, что, соприкасаясь в продолжение ночи с моим телом, жемчуг «ожил», возродился, заблистали его переливы, загорелся таинственный свет жемчужин, он стал прежним.
ebooksa