Когда дождь и ветер стучат в окно

Рига жила. Рига развивалась, народ творил ее завтрашний день.

Жизнь народа стремительно шла вперед, надежной и верной дорогой социалистических преобразований. Но некоторые люди предпочитали стоять на месте. Будь это в их силах, они бы охотно вцепились в колесницу времени и повернули ее на старую колею. Людей этих меньше всего заботила судьба народа и его будущее. Ненависть к новой жизни, ненависть к будущему народу была их главной духовной пищей.

К этим людям принадлежал и тридцатишестилетний электротехник Кришьянис Риекстинь. Казалось бы, у него не было никакого основания для такой зоологической ненависти. На материальные трудности он жаловаться не мог. Как и всех, его на работе обеспечивали продовольственными и промтоварными карточками.

Риекстиню все это было безразлично. Он волочил за собою прошлое, как пес привязанный к шее камень. Куда бы он ни шел, всюду за ним тащится этот камень, оставляя за собою черную бороздку. Сияет солнце… Идет освежающий зелень дождь… Снова сияет солнце… завтрашний день будет еще краше… Но пес, волоча свой камень, только воет да лает на луну. Чем больше такой пес воет, тем более заманчивым кажется ему прошлое. Настоящее его раздражает, будущего он боится. Но жизнь, к его ужасу, не стоит на месте.

Люди трудились. Риекстинь тоже ходил на работу, но она не увлекала его. Все его существо жаждало только одного: возвращения прошлого.

Рынок в первые послевоенные годы был тем местом, где больше всего и острее всего пахло прошлым. Спекулянты старались нажиться, заботились, чтоб цены на рынке были как можно более высокими. В государственных магазинах многого еще не хватало, и можно было не опасаться их конкуренции.

Жена Кришьяниса Риекстиня Милда была на рынке своим человеком. Как иждивенке ей полагались карточки с меньшей нормой, чем мужу.

— Я же говорила, что при большевиках житья не будет! А кузина Эмилия что говорила? «Убежим, милая, убежим!» Так говорила Эмилия, и я тебе то же самое говорю. А ты? Копался, копался, пока не прозевал в Лиепае последний пароход. Растяпа ты! Еще когда сватал меня, я маме говорила: да разве с каким изъяном я, что мне за такого растяпу выходить? Не вывались тогда сержант Звиргздинь из окна солдатского клуба, не досталась бы я тебе. Мама могла бы ворчать сколько угодно. И теперь я жила бы совсем по-другому где-нибудь в Америке, Бразилии или даже вместе с Эмилией, в Австралии. А ты меня нищей сделал.

Риекстинь ничего ей не отвечал. В квартире он оборудовал настоящую радиомастерскую, доход от которой превышал в несколько раз его зарплату в рижском управлении кинофикации. Но доходы Милды этим не ограничивались.

Ее отец — умелый сапожник — в свое время выслужился у Эглита до мастера. Он, как сам говорил, сначала «стачал» дочери в приданое небольшую дачу в Дзинтари (кто без приданого на такую фефелу позарится). Потом он начал было «тачать» фундамент для трехэтажного дома, который должен был подняться на тщательно подобранном месте на улице Баускас.

Однако из этой затеи ничего не получилось. Помешали события сорокового года. Дома он мастерил одну-другую пару дамских туфелек, а на обувной фабрике работал рядовым сапожником, надеясь так пережить беспокойное, переменчивое время. Так же прошла для него и пора немецкой оккупации. Ничего не изменилось и после войны. Работа на фабрике «Пионер» занимала в его бюджете ничтожное место. Главным источником прибыли стала работа дома. И он сам, и его жена старались, как говорят, до седьмого пота. Заказов хватало.

Половину добытых мастером денег получала Милда, большая часть другой половины попадала в надежный тайник за духовкой, откуда вскоре вылетела в трубу при денежной реформе.

Семейные обстоятельства крепко спаяли Кришьяниса Риекстиня со старой жизнью, ибо все эти ворованные блага текли из источников, с которыми советская власть боролась. Риекстинь побаивался дня, когда потоки доходов будут перекрыты и придется жить на одну зарплату. К тому еще вся его предыдущая жизнь в техникуме, в организации «Сокол», работа на заводе Лейбовича, параллельная деятельность в айзсаргах, затем на «Телефункене», дружба с немецкими фашистами, похождения в «Курземском котле» и связь с ЛЦС — все это тянуло его назад. Связь со старым так влияла на Риекстиня, что он, не переставая, ждал перемен. Он не верил, не хотел верить, что уже ничего не изменится и старое не вернется. А если ничего не изменится само по себе, то надо как-то вырваться из этой жизни туда, куда мечтала вырваться Милда.

И вдруг на, горизонте появился Лейнасар. Разве это не было знаком того, что жизнь его еще может измениться? И Кришьянис Риекстинь ухватился за Лейнасара, как утопающий за соломинку. Риекстинь понимал, что, связавшись с Лейнасаром, он отказывается от всякой попытки приобщиться к тому новому, которое все настойчивее и стремительнее входило в жизнь. Но он упрямо не верил в реальность нового и ежедневно с дрожью в сердце слушал радиопередачи из разных стран, надеясь уловить хоть приблизительно понятные слова, которые сказали бы ему, что надвигается что-то другое. Но так ничего и не дождался. Лишь с появлением Лейнасара возникла возможность уехать из этой страны. Для Риекстиня это был единственный выход — тут его благополучие не могло быть продолжительным, оно было краденым. Должен же перегруженный крюк когда-нибудь обломиться. Дожидаться этой минуты не хотелось, и поэтому он принял Лейнасара с распростертыми объятиями, открыл ему двери своей квартиры.

Этого Лейнасару только и надо было. База найдена. Первые связи установлены. Дальнейшее покажет время, теперь все зависит от его, Лейнасара, сообразительности.

На третий день Лейнасар утром, еще затемно, добрался до условленного перекрестка в лесу. Вечером он предупредил отца, что ночью исчезнет, и старик не удивился, когда сеновал утром оказался пустым. Но с того вечера, когда в дом вошел сын, старика не оставляла тревога. Он по-всякому пытался заглушить ее: пил вместе с Буллисом, часто выходил в море и утешал себя тем, что сын умен и со всем справится.

Лейнасар забрался в сосновую чащу и ждал наступления дня. Но Риекстинь явился только около одиннадцати. Лейнасар решил, что будет лучше, если их тут никто вместе не увидит. Риекстинь с чемоданом отправился на автобус, а он сам через час вышел на шоссе и проголосовал, остановив попутный грузовик.

Лейнасар незаметно, но внимательно наблюдал за окрестностью. Никаких следов войны. Крестьянские дома целы, люди около них занимаются обыденным делом. Местами на полях работают конные косилки. Тракторы Лейнасар увидел только в двух местах, они вертели окруженные золотистыми ворохами молотилки. Это было нечто новое. В прежнее время молотилки приводили в движение локомобилем.

Лейнасар почувствовал досаду. Желаемой разрухи не было и в помине. Ничего: присмотрится получше, картина окажется совсем другой, успокаивал он себя. Небольшое удовлетворение он испытал, когда в нескольких местах на обочине дороги увидел постройки с дырявыми крышами.

Хороший текст для донесения: «В Латвии в крестьянских усадьбах постройки с дырявыми крышами». Он так громко усмехнулся своей остроте, что шофер удивленно посмотрел на него.